Джигитовка казаков по Белу Свету - Стрелянова П.Н.
ISBN 5-9524-2115-6
Скачать (прямая ссылка):
179
г.а. солодухин
Уже в Финляндии мы читали большевистские газеты, в которых был помещен приказ Троцкого, сообщавшего, что подавление Кронштадтского восстания обошлось Красной армии до 84 тысяч76 солдатских жизней.
«Мы потеряли лучших своих солдат» — так заканчивал свой приказ Троцкий.
В Финляндии
В Финляндии, возле города Териоки, нас, 80 человек и 80 лошадей, поместили в заброшенной даче какого-то русского богача. Здесь мы пробыли недели две. Наконец, Красный Крест продал наших лошадей, а людей отправили в главный лагерь участников Кронштадтского восстания. Лагерь находился в бывшем русском форту Ино. Там было до 4 тысяч солдат и моряков. Условия жизни были скверными. Питание тоже — тут я впервые почувствовал голод. Красный Крест кормил нас впроголодь. В лагере появились болезни. А недели через две откуда-то взялись советские газеты, в которых объявлялась амнистия всем кронштадтским повстанцам, кроме непосредственных руководителей восстания. Очень многие записались на возвращение на родину, даже казаки. Записался и мой лучший друг с детства Иван Тучков. Он пал духом, его заела вошь. Да еще и голод. Я уговаривал его не ехать, но он отвечал мне так: «Какая разница, здесь с голоду умереть или там большевики расстреляют. Здесь я должен мучаться, покуда вошь не загрызет, а там — одна лишь пуля... и конец!»
Я распрощался со своим лучшим другом и многими станичниками, которых больше не увидел. По слухам, за две недели на родину выехало больше 4 тысяч. Оставшихся перевели в один лагерь, на островок Туркин-Саари, что недалеко от города Выборга. Там были бывшие казармы русских войск, куда и поместили солдат и матросов из Кронштадта. Офицеров поместили отдельно, в бывшую военную православную церковку. Возвращение на родину прекратилось, и финское правительство распорядилось отправлять всех на работы. Вначале выделили плотников на ремонт казарм. Их поместили в отдельный барак. Меня назначили старшим этого барака. Дали мне четырех помощников для уборки. По вечерам я со своими помощниками ходил получать хлеб и суп для плотников. Им давали удвоенную порцию. Кроме того, их кормили там, где они работали. Платили 3 марки в день. Принесенный суп они ели, но хлеб брали почти весь. Много хлеба оставалось и мне. Питался я вдоволь, да еще подкармливал многих казаков, которые не попали на работы и сидели на острове. Теперь я зажил хорошо: имел чистое белье и
180
ДЖИГИТОВКА КАЗАКОВ ПО БЕЛУ СВЕТУ
отдельную комнатку при бараке. Еды было вдоволь. Всех папирос я не выкуривал и часть курева раздавал казакам. Папиросами меня наделяли плотники. Кругом — вода, тепло. Делать было нечего, и я много купался в море. Я располнел и выезжать на работу с острова не собирался. Мне и здесь было хорошо. И так как я оставался все время на постоянном месте, на острове, в лагерях, то я уговорился с казаками, которые выезжали на работу, чтобы они мне писали — какая у них работа, хорошо ли их кормят и с кем из казаков хотят переписываться? Таким образом, наладилась хорошая связь между казаками.
Между островком Туркин-Саари, на котором находился лагерь крон-штадтцев, и Выборгом была постоянная связь. Маленький катер отвозил (через комендантское управление) выезжающих на работы и привозил их обратно. Всем было скучно, и к прибытию катера многие выходили к маленькой пристани «за новостями». И вот однажды вышло к пристани около 20 казаков и я с ними. Все мы были в белых кубанских шапках, грязных и сильно потрепанных. Остальная одежда была солдатская и тоже сильно потрепана. Видим — с баркасика выходит несколько человек. Один из них лет тридцати, среднего роста, стройный, походка как на пружинах — сразу видно, что военный, да еще гимнаст. Одет он был в поношенную солдатскую шинель, в рыжих сапогах, в измятом картузе. Он смело подходит прямо к нам и тут же скопытка бодро произносит: «Здорово, братцы-кубанцы». Сказал, а у самого то ли от волнения, то ли от радости слезы на глаза навернулись, и потом спрашивает: «Неужели вы впрямь настоящие, наши родные кубанские казаки?»
Мы ему ничего не ответили и встретили его как-то холодно, не очень-то обращая на него внимание. То ли потому, что он так по-солдатски был одет, то ли потому, что нас, казаков — друзей и сверстников, — было много на пристани, и какой интерес отвечать на приветствия каждого прибывшего солдата.
Незнакомец стоит возле нас и внимательно рассматривает наши лица, будто кого-то разыскивает. И вдруг его глаза останавливаются на одном нашем станичнике. У незнакомца задрожала челюсть... Казалось, вот-вот он разрыдается. И потом спрашивает его: «Ты казак станицы Ильинской? Никита Ельчишьев?» Никита и рот раскрыл от удивления, думает, кто же этот человек, который так хорошо его знает. Незнакомец вновь спрашивает «Ты меня не узнаешь?»
— Смотрю на Вас и думаю, будто где-то видел, да не вспомню, — отвечает Никита Ельчишьев.
— Я — полковник Елисеев, — говорит незнакомец.
— О! Господин полковник, да я вас не угадал! — восклицает Никита.
181
г.а. солодухин
Боже мой! Сколько у обоих радости. Полковник Елисеев, как мальчишка, бросился к Ельчишьеву, сжимает его за плечи, целует — будто он родного брата встретил. Мы все, увидев такую встречу, обступили полковника. После встречи с Ельчишьевым он по очереди за руку здоровается с каждым из нас и говорит:
