Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
Между тем из других работ современников узнаём, что в годы русско-турецкой войны 1768—1774 гг. наряду с Тоттом Порта использовала и других европейских специалистов. Судя по рассказу французского консула в Измире Пейсонеля-млад-шего, после Чесменского сражения 5—7 июля 1770 г. между русской и турецкой эскадрами, в ходе которого был уничтожен почти весь османский флот, возникла реальная угроза русского десанта в Измире. По просьбе Порты французский посол Ссн-При поручил консулу подготовить город к отражению возможной атаки. Пейсонель с помощью итальянского офицера графа Морелли и других европейских специалистов, оказавшихся в Измире, организовал фортификационные сооружения вокруг порта, чем заслужил горячие похвалы со стороны местных властей во главе с городским муллой. Он же сообщил, что Порта запроси
ла у Парижа 200 артиллеристов, но ставший в 1774 г. министром иностранных дел Вержен смог направить лишь 12 специалистов (позже их число выросло вдвое) [106, с. 111; 107, с. 22].
Среди тех, чьими услугами пользовалась Порта, был и шотландец Кемпбелл, бежавший около 1750 г. в Османскую империю, принявший ислам и действовавший позже под именем Му~ стафы Сеида, или Ингилиз Мустафа (Англичанин Мустафа). Он занимал различные должности, в том числе был специалистом по отливке пушек в Топхане. Именно он и французский офицер Обер помогли Тотту организовать литейню в Хаскее. После отъезда Тотта они же возродили корпус сюратчи и хен-десхане. По инициативе всесильного Гази Хасана, занимавшего в 1770—1789 гг. пост капудан-паши, школа была преобразована в мюхендисхане-и бахри-и хумаюн (султанское морское инженерное училище) [458, с. 10, 73—75, 121—122, 154; 481; 485, т. 4, ч. 1, с. 481, 482—484]. Заметный вклад в создание нового османского флота внесли французские инженеры во главе с Леруа и Дюрестом.
В 1788 г., оспаривая мнение известного французского ориенталиста Вольнея о плохом состоянии османской армии и неизбежности ее поражения в новой русско-турецкой войне 1788— 1792 гг., Ш.-К. Пейсонель сослался на сообщение в английском журнале «Юниверсал реджистер», автор которого попытался дать объективную, по его мнению, оценку переменам, происшедшим между двумя войнами, и особенно при великом везире Ха-лиле Хамид-паше. Приведем некоторые отрывки из этой статьи: «Не приходится рассчитывать на захват их (турецких) крепостей голыми руками, как это удавалось русским в последней войне. Их пушки, обычно отличавшиеся огромными габаритами и крайним неудобством в использовании, сегодня тех же пропорций, что и во Франции или в Англии... Полевые орудия, которые были известны мусульманским войскам лишь по тому урону, который они наносили им, ныне используются повсеместно, равно как и мортиры, о которых они не знали ничего до последней войны с русскими... Дисциплина пехоты доведена до уровня удивительного совершенства. Так же, как и в наших войсках, их корпуса разделены на батальоны, взводы и отделения, чьи маневры сведены к самым простым и осуществляются со всей возможной точностью. Штык, который турки встретили с отвращением, ныне широко применяется ими... Их потери в последней войне следует отнести к отсутствию дисциплины и невежеству в военном деле, но эти недостатки более не существуют...» [107, с. 62—66].
Вряд ли столь восторженные оценки можно считать объективными и соответствующими реальности. Вместе с тем сравнение военных действий в ходе двух русско-турецких войн второй половины XVIII в., в частности таких, как взятие Измаила в 1770 и 1790 гг., показывает, что начальные шаги в реорганизации османской армии по европейским образцам были сде
ланы еще предшественниками Селима III. Другое дело, что эти усилия были явно недостаточны для ликвидации отставания империи от быстро развивавшихся европейских держав.
Если попытаться дать общую оценку сдвигам во внешней и внутренней политике Порты в XVIII в., то прежде всего следует отметить, что они свидетельствовали о поиске средств, которые помогли бы сохранить контроль над империей и поддержать ее престиж на международной арене. В этом смысле предпринимаемые меры носили консервативный характер, хотя они и предполагали перемены как в организации работы государственного механизма, так и в практике отношений между странами. Правящая верхушка придавала первостепенное значение состоянию политической системы, но масштабы процессов, происходивших в этой сфере жизни османского общества, были несоизмеримы с малыми результатами нововведений султанского правительства. Несомненно, его прежние возможности оказались исчерпанными, а новые еще нужно было научиться использовать.
Как бы ни были скромны итоги начинаний столичной бюрократической элиты в XVIII в., они все же показательны. Представляя по форме продолжение усилий реформаторов XVII в., в своей направленности они весьма серьезно отличаются от них. Ориентированные на использование европейского опыта, нововведения XVIII в., по существу, означают признание возросшего политического и военного могущества европейских держав, достижений европейской науки. В какой мере подобные тенденции продиктованы действительным убеждением в значимости успехов гяуров, а в какой определялись просто поиском средств для спасения империи, сказать пока трудно. Ведь многие османские реформаторы XVIII в. были воспитаны в европейской культурной среде или испытали на себе ее влияние. К ним, в частности, относились ренегаты и фанариоты. Их взгляды не тождественны представлениям самих турок-османов. Несомненно другое — социальная база сторонников преобразований оказалась более слабой и непрочной, чем у их предшественников. Эта черта сближает инициаторов нововведений «ляле деври» и последующих десятилетий с организаторами реформ «низам-и джедид» и многое объясняет в их поведении. Как первым, так и вторым присуща явная духовная двойственность, определяющая колебания между стремлением к новому и верой в силу трудиции. С ней связана и непоследовательность их курса, готовность отступить, пойти на любой компромисс или вовсе отказаться от задуманного, что можно считать еще одной причиной низких результатов преобразований XVIII в. и вместе с тем отличительной чертой политической жизни того времени.
