У истоков русской грамматической мысли - Кузнецов П.С.
Скачать (прямая ссылка):
Трудно на первых порах осознать все грамматические особенности своего родного языка или близкого к нему церковнославянского книжного языка человеку, получившему грамматическое воспитание на базе классических языков: очень сильна грамматическая традиция. Мы знаем, например, что даже современные английские школьные грамматики в своей терминологии содержат многое из того, что восходит к античным грамматикам, пользуются такими грамматическими понятиями, которые
13 совершенно не свойственны грамматическому строю живого современного английского языка. И у наших первых грамматистов мы видим, что если, с одной стороны, они вводят под влиянием античной грамматики такие категории, которые совершенно не свойственны славянскому грамматическому строю, то, с другой стороны, у них отсутствуют некоторые весьма важные для нас категории только потому, что они отсутствовали в латинском и греческом языках. Лишь постепенно, со временем, категории эти находят себе место в наших грамматических руководствах.
Так, например, и латинский и тем более греческий языки характеризуется меньшим количеством падежей, чем старославянский и русский. Ни в одном из классических языков нет особого падежа, соответствующего нашему местному (впоследствии чредложному). И этот падеж не находит себе места в наших первых грамматиках. Так, Дмитрий Толмач, перечисляя падежи (по его терминологии падения, ср. лат. casus), приводит, в соответствии с латинскими нормами, шесть падежей (включая звательный), причем шестой латинский падеж, Abla-tivus, называет „отрицательным": „падениа именовател-наго, звателнаго, родственнаго, дателнаго, виновнаго, отрицательно" (см. Ягич, указ. соч., стр. 825). Все названия падежей, кроме последнего, довольно близки к нашим современным, во всяком случае, образованы от тех же корней. В этих названиях, как у нас, так и у Дмитрия Толмача, отразилась античная грамматическая традиция. В качестве же примера на этот „отрицательный" падеж дано „VV сего оучителд". Дмитрий не использовал в данном случае творительного падежа, значения которого соответствуют части значений ablativus'a, а повторил родительный падеж, только с предлогом, значение которого соответствует собственно отложительной части значений ablativus'a, фигурирующего в значении удаления часто в сочетании с предлогом ab, соответствующим нашему от. Впрочем, у Зизания уже имеется творительный падеж.
И в то же время даже самые первые наши грамматисты проявляют в известных случаях большую проницательность, тонко подмечая различия, существующие между разными языками. Правда, образцом в тех слу-
14 чаях, когда речь идет о различии латинского и греческого языков, могли служить римские грамматисты, которые на эти различия уже обращали внимание. Так, у Дмитрия Толмача мы находим следующее замечание по поводу различия в количестве падежей между латинским и греческим языками: „Первое же сиЛ книга со-
T r X
держи в себі вкратцЬ о> шсмй часте вЬщаниі и <и па-
X , XH
дёние именъ, иже с8ть концы Ь всі име падёнш же
H в
у всЬхъ име сирЬчь концо пАть, и уклонёнш пАть же по греческиї, а по латинскиї шесть "(стр. 816).
Но если здесь Дмитрию и могла служить образцом римская грамматическая традиция, то никоим образом она не могла ему служить там, где он говорит о различиях латинского и славянского и даже русского языков. Так, он неоднократно обращает внимание на различие в роде имен существительных одного и того же значения, имеющее место в латинском и славянском языках. Например, он указывает на то, что латинское sacerdos может быть как мужского, так и женского рода (это существительное в латинском языке обозначало как жреца, так и жрицу), тогда как соответствующее по значению славянское священник может быть только мужского рода:
а в а X
гакоже и) сёмъ шбразе еди прелож^' ёсть во имене ла; тыньскихъ имА сасердбсъ (и /ёже по нашему Изйк^
словёньскомЬ' протолкаете А ещнникъ. и есть сиё ЙМА по
ч ж
латьіньскиї рода о^бщаго, сирі мЬскаго и жёньскаго, и
д
вратйтсА из рода в ро и из кончаниа во иное кончание,
ж
сирЬчь на мЬское и жёнское, сице'сей и сиа сасердбсъ,
ч ..
сирЬ сей и сиа сщенникъ. в нашем же словёнскомъ
газыцЬ сие ймА сщенникъ не®бщаго рода, но м8скаго, и
д
не вратйтсА из рода в ро, и ис кончаниа во иное кон-
т ,
чание, но токмо ейце оукланАесд сеи сщенникъ и аще
M ,
же в то місте того йменї не выставити, и иного в того
15 міст» не поставити шбщаго рода, то не Кдббь возможно
, м
бь'іти ем^ в ліпот& в нашемъ словёнско газйці. сице же
X
раз8міваи и і» прочи".
Также и по поводу рода существительных орел и коршун:
„А идЬже зді аквйла и мил'вЙсъ не преведёни на
Г Т 1
р<5ское, подобае по латьіньскиї (ті) имена смістна
, ж
рода, а по р&скии же сі шба м8ска рода й ёже аквйла сирічь (Ьрёлъ, а мильв&съ сирі4 корш^н".
Наши древние грамматисты проявляют порой очень тонкое понимание не только частных особенностей, касающихся грамматической природы отдельных слов, но и более общих грамматических различий, характерных для грамматического строя восточнославянских языков (и именно языков их времени, т. е. XVI—XVIIbb.). Эти различия порой ясно видны сквозь парадигмы церковнославянские (т. е. в основе старославянские), составляющие главный объект изложения, и сквозь категории, навеянные традицией античной грамматики.
