Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
16 Естественно, следователи тут же поинтересовались у Максима Грека, о чем это он беседовал с глазу на глаз с И. Н. Беклемишевым. В своих показаниях многоопытный старец постарался все крамольные речи приписать своему собеседнику Берсеню, а от себя по возможности отвести подозрения в нелояльности к государю. Он охотно и подробно изложил содержание высказываний своего друга, который, оказывается, критиковал и митрополита («яз того не ведаю, есть ли митрополит на Москве? ... учителна слова от него нет никоторого, а не печялуется ни о ком...»), и даже самого Великого князя: «добр деи был отец великого князя Васильев князь великий Иван и до людей ласков, — говорил будто бы Берсень Максиму, — ... а нынешней государь не по тому, людей мало жалует...», «государь деи упрям и встречи против собя (то есть возражений. — М. К.) не любит, кто ему встречю говорит, и он на того опалается...».
Особенное недовольство Берсеня (в передаче Максима Грека) вызывали перемена обычаев и невнимание Великого князя к советам людей старых, умудренных опытом: «...которая земля пересгавливает обычьи свои, и та земля недолго стоит; а здесь у нас старые обычьи князь велики переменил: ино на нас которого добра чаяти? ... лутче старых обычяев держатися, и людей жаловати, и старых почитати; а ныне деи государь наш запершыся сам-третей (втроем. — М. К.) у постели всякие дела делает». Не одобрял Берсень и внешнюю политику правительства: «ныне отвсюды брани, ни с кем нам миру нет: ни с Литовским, ни с Крымским, ни с Казанью, — все нам недрузи, а наше несгроенье».
На очной ставке («поставили Берсеня с Максимом с очи на очи и прочли список, что Максим на Берсеня сказывал») Иван Беклемишев отрицал все приписанные ему старцем высказывания, но ученый грек продолжал настаивать на истинности своих показаний. «Чистосердечные» признания Максима погубили его друга Берсеня (по окончании следствия тот был казнен), но едва ли помогли ему самому.
Ученый монах, имевший собственное суждение по религиозным И политическим вопросам и приобретший в Москве большой авторитет благодаря своей энциклопедической образованности, Максим Грек стал неудобен церковным и светским властям. По словам Берсеня, сказанным на следствии, Федко Жареный (митрополичий дьяк, приятель Ивана Беклемишева. — М. К) говорил ему, когда они оба находились еще на свободе, «а Максима уж изымали», что «велят мне Максима клепати...». Тот же Федко признался Берсеню, что Великий князь присылал к нему троецко-го игумена со словами: «толко мне солжи на Максима, и яз тебя пожалую». Таким образом, судьба святогорского старца была предрешена.
Как духовное лицо Максим Грек был предан суду церковного собора во главе с митрополитом Даниилом, но проходил этот суд в великокняжеских палатах (по крайней мере, часть заседаний) в присутствии самого Василия III, его братьев и бояр. Таким образом, инока судили как государственного преступника. В обвинениях не было недостатка: помимо отклонений в толковании некоторых канонических текстов, старцу Максиму инкриминировалось непризнание права русской Церкви на автокефалию, т. е. независимость от константинопольского патриарха, хула на государя (Максим-де называл Великого князя Василия «гонителем и мучителем нечистивым») и даже прямая измена — якобы он вместе с другим греческим монахом Саввой «посылали грамоты к турскаго пашам и к самому турскому царю (султану. — М. К.), поднимая его на благочестиваго
17 и христолюбиваго государя и великаго князя Василия Ивановичя и на всю его благочестивую державу».
Последнее обвинение было наиболее опасным, но для его доказательства у следователей не оказалось серьезных улик, а Ьами Савва и Максим упорно отрицали факт переписки с султаном и пашами. Похоже, что и судьи не приняли этого клеветнического обвинения всерьез (оно основывалось лишь на одном, не слишком определенном свидетельском показании) — в противном случае приговор, вынесенный Савве и Максиму, следовало признать необъяснимо мягким.
Некоторые пункты обвинения Максим признал (в частности, относительно неканоничности поставлення митрополита в Москве) и был осужден на строгое заточение в Иосифо-Волоколамском монастыре. Участь его недавних собеседников оказалась куда суровее: Берсень Беклемишев был казнен, а Федору Жареному вырезали язык за слишком смелые речи, сказанные как-то о государе (после допросов и очных ставок Федор вынужден был сознаться, что говорил однажды о великом князе, что тот «жесток и немилостив»).
Так был разгромлен кружок, участники которого позволяли себе иметь собственное мнение о происходящем в стране, не совпадавшее с воззрениями властей предержащих.
Но и в заточении «доброжелатели» не оставили опального монаха в покое: в Москву доносили о том, что Максим не считает себя виновным и, мало того, снова «мудрствует» и (вопреки запрету) послания пишет разным лицам. Тогда в мае 1531 года Максим Грек был доставлен в Москву и вновь предстал перед церковным судом (на этот раз светская власть лишь наблюдала за процессом, не вмешиваясь в него прямо). Там же оказался еще один строптивый инок — Вассиан (в миру — князь Василий Иванович Патрикеев). Его вместе с Максимом обвинили в умышленном искажении переводимых с греческого богослужебных книг, в хуле на русских чудотворцев и иных прегрешениях. Осужденные иноки были заточены по монастырям.
