Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
Едва ли И. Б. Пестелю и его помощникам было приятно читать такие слова. Но гораздо больше волновала их реакция начальства. Оказывалось, что тайна перлюстрации уже и не тайна для тех, за кем следят. Поэтому чиновник И. Б. Пестель старался оправдаться. В лучших традициях бюрократии почт-директор доказывал, что московский почтамт тут ни при чем. Он писал А. Прозоровскому: «Ваше Сиятельство из письма Кутузова усмотреть изволите, что он крайне недоволен, что его письма весьма неосторожно распечатываются... Я начинаю сомневаться, не распечатываются ли там (в Берлине. — В. И.) сии письма столь неискусным образом, ибо клеем подлеплять не есть способ, употребляемый в России. Хотя и после меня рижский почтмейстер свидетельствует письма, но я уверен, что он свое искусство знает и не подает сомнения корреспондентам. Сверх того служит доказательством, что не здешние места тому виною, что корреспонденты московские г. Кутузова подобного неудовольствия не обнаруживают». Говоря о клее, И. Пестель имел в виду фразу из письма А. Кутузова в мае 1791 года Н. Н. Трубецкому: «Последнее ваше письмо распечатано было и бесстыдным образом замазано клейстером».
Знание о наличии перлюстрации многими из тех, чьей перепиской интересовалось правительство, создавало своеобразную ситуацию. Дипломаты подчас составляли ложные донесения, а подлинную информацию зашифровывали или отправляли частным путем. Частные лица вставляли в свои письма мысли, которые, как они надеялись, дойдут до высшей власти путем перлюстрации. Один из московских масонов, будущий сенатор И. В. Лопухин вспоминал впоследствии: «В письме... к приятелю моему повторил я сказанное мною некогда графу Брюсу, что и государи могут ошибаться, и что ежели Государыня, не имея прямого понятия о какой-нибудь доброй вещи, дурных о ней мыслей, то никак нет долга соображаться с таким ее заключением... Я написал сие точно для того, чтобы она прочитала». Уже упоминавшийся нами князь Н. Н. Трубецкой отвечал на негодование А. М. Кутузова вскрытием писем словами: «А впрочем пусть нашу переписку читают. Мы с тобою, мой друг, в политические дела государей и государств не входим, и ведая, что всякая власть есть от Бога, мы повинуемся оной без роптания». Это не значит, конечно, что власть доверчиво относилась к подобным уверениям. Дело тех же московских масонов закончилось обысками, ссылками ряда из них, арестом и заключением в Шлиссельбурге кую крепость Н. И. Новикова, сожжением по приказу духовной цензуры 18 656 экземпляров «вредных» книг.
В царствование Павла I перлюстрация иногда приводила к комическим ситуациям. В начале 1801 года было перехвачено письмо из Москвы, содержавшее фразу: «Я был также у нашего Цинцината в его имении». (Цин-циннат — римский патриций, которого предание считало образцом скромности, доблести и верности гражданскому долгу. — В. И.). Любимец Павла I, умный и циничный граф Федор Ростопчин решил использовать это
337 для очередной политической интриги. Заменив имена, он представил Павлу дело так, что автором письма был выдающийся государственный деятель 30-летний граф Никита Петрович Панин. Дело в том, что осенью 1799 года молодой дипломат стал вице-президентом коллегии иностранных дел, заместителем Ф. В. Ростопчина. При взбалмошном императоре всякое возможно, и «сумасшедший Федька», как называла Ростопчина Екатерина II, начинает игру против возможного соперника. Осенью 1800 года Панину объявлено «царское неблаговоление». Ему предписано поселиться в селе Петровско-Разумовском, под Москвой. Но Ростопчин помнит немало случаев, когда Павел I внезапно менял свои решения и опала мгновенно сменялась фавором. Он хочет «утопить» Панина окончательно.
Итак, по версии Ростопчина, автор письма — Н. П. Панин. А «Цин-цинат» — князь Н. В. Репнин, генерал-фельдмаршал, один из главных русских полководцев. А раз опальный дипломат и отставной фельдмаршал встречаются, то уж видится пугающий заговор. В таких случаях император скор на решения. 29 января 1801 года Павел I пишет московскому военному губернатору графу И. П. Салтыкову: «Открыл я, Иван Петрович, переписку... Панина, в которой титулует он князя Репнина Цинциннатом, пишет о некоторой мнимой тетке своей (которой у него однако же здесь никакой нет), которая одна только из всех нас на свете душу и сердце токмо и имеет, и тому подобный глупости. А как из сего я вижу, что он все тот же, то и прошу мне его сократить, отослав подале, да... чтобы он вперед ни языком, ни пером не врал. Прочтите ему сие и исполните все». Изумленный Панин заявил Салтыкову, что ничего подобного не писал. Московский губернатор доложил Государю. Через неделю, 7 февраля 1801 года взбешенный Павел I вновь пишет Салтыкову: «В улику... посылаю к вам копии с перлустрированных Панина писем, которыми извольте его уличить. И, как я уже дал вам и без того над ним волю, то и поступите.., как со лжецом и обманщиком».
Между тем слухи об этой истории пошли гулять по Москве. И тогда скромный чиновник коллегии иностранных дел Петр Иванович Приклон-ский обратился к другому любимцу императора — графу Ивану Кутайсову, бывшему брадобрею и камердинеру Павла I. Чиновник объяснял, что автор крамольного письма — он, а Цинциннатом назвал именно Н. П. Панина, поскольку многие называли графа «римлянином». Кутайсов, не питавший особой любви к другому фавориту — Ростопчину, доложил императору. Московская почта подтвердила, что письмо писано не рукою Панина. Разразился скандал. За три недели до гибели Павла I в опалу попал Федор Ростопчин. Теперь его выслали в Москву. Казалось, эта история была специально разыграна, чтобы служить иллюстрацией пословицы «Не рой другому яму...». Если же говорить всерьез, она вновь показывала опасность использования перлюстрации в собственных целях людьми, неразборчивыми в средствах.
