Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
341 и дружеских связей. Два родных брата, Александр И Константин Яковлевичи Булгаковы, московский и петербургский почт-директора, в 20-е годы руководившие перлюстрацией, поддаваясь искушению, иногда делились с близкими знакомыми секретами, почерпнутыми из перехваченных писем. Особенно славился своей любовью к чтению чужих писем московский почт-директор.
В результате в октябре 1823 года князь П. М. Волконский, покинувший перед этим пост начальника Главного штаба русской армии, писал из Парижа генерал-адъютанту, финляндскому генерал-губернатору А. А. Закрев-скому: «Прощайте, любезный друг, пишите ко мне почаще, через Булгакова, или по оказии, ибо, наверное, наши письма распечатывают на почте, хотя Булгаков нам и приятель, но обязанность его и, вероятно, приказания сие делать заставляют».
Казалось бы, перлюстрация становилась делом почти бесполезным. Но это далеко не так. Желание высказаться, эмоциональное возбуждение нередко брали верх. Известно, что весной 1824 года было перехвачено письмо Александра Пушкина из Одессы своему лицейскому товарищу Вильгельму Кюхельбекеру. Поэт, в частности, писал: «Ты хочешь знать, что я делаю — пишу пестрые строфы романтической поэмы — и беру уроки чистого афеизма (атеизма. — В. И). Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил. Он исписал листов 1000, чтобы доказать, что не может быть существа разумного, творца и правителя, мимоходом уничтожая слабые доказательства бессмертия души. Система не столь утешительная, как обыкновенно думают, но к несчастию более всего правдоподобная». Это послужило одной из причин ссылки Пушкина из Одессы в семейное поместье — село Михайловское.
Письма великого поэта перлюстрировались и в последующие годы. Широкую огласку получила история с письмом Пушкина жене в апреле 1834 года, посланного им из Петербурга в Москву, куда отправилась Наталья Николаевна. Судя по дальнейшему ходу дела, его содержание было доложено Николаю I. Скорее всего, внимание Государя обратили следующие строчки: «Видел я трех царей: первый велел снять с меня картуз и пожурил за меня мою няньку, второй меня не жаловал, третий хоть и упек меня в камер-пажи под старость лет, но променять его на четвертого не желаю, от добра добра не ищут. Посмотрим, как-то наш Сашка (сын поэта. — В. И.) будет ладить с порфирородным своим тезкой (будущим Александром II. — В. К), с моим тезкой (Александром I. — В. И.) я не ладил. Не дай Бог ему идти по моим следам, писать стихи да ссориться с царями!»
О перлюстрации Пушкин узнал от Николая I. Убежденный в своем предназначении быть Отцом своих подданных, император сделал замечание поэту по поводу письма к Наталье Николаевне. Пушкин был взбешен и не скрывал своего гнева. 16 мая он писал жене о беседе с домашним врачом по поводу ее здоровья, замечая, что тот «входил со мною в подробности, о которых по почте не хочу тебе писать, потому что не хочу, чтоб письма мужа к жене ходили по полиции... На днях получишь письма по оказии (частным образом. — В. И.)».
Случившееся не забывалось. Через две недели, 29 мая, поэт вновь замечал: «Лучше бы ты о себе писала, чем о Соллогуб (графиня Н. Л. Соллогуб, к которой Наталья Николаевна ревновала мужа. — В. И.), о которой забираешь в голову всякий вздор — на смех всем честным людям и полиции, которая читает наши письма».
342 У
В следующем письме жене, 3 июня 1834 года, Пушкин посвятил случившемуся целый абзац, явно рассчитывая, что его мысли узнают в Зимуем дворце: «Я не писал тебе потому, что свинство почты так меня охолодило, что я пера в руки взять был не в силе. Мысль, что кто-нибудь нас с тобой подслушивает, приводит меня в бешенство буквально. Без политической свободы жить очень можно, без семейственной неприкосновенности... невозможно: каторга не в пример лучше. Это писано не для тебя». Наконец, заканчивая большое письмо Наталье Николаевне 11 июня, поэт вновь упоминает об этой истории: «На того (Николая I. — В. И.) я перестал сердиться, потому что, в сущности говоря, не он виноват в свинстве е-го окружающем. А живя в нужнике, поневоле привыкаешь к .., и вонь его тебе не будет противна, даром что джентльмен».
Вообще этой истории Пушкин стремился придать наиболее возможное в тех условиях общественное звучание. Он не скрывал происшедшего от своих друзей. В январе 1836 года, то есть через полтора года после истории с перлюстрацией, Александр Сергеевич писал П. В. Нащокину: «Я не писал тебе потому, что в ссоре с московскою почтою». Но, конечно, гнев поэта ничего не изменил в деятельности «черных кабинетов».
Наоборот, в обстановке, когда общественная мысль билась над коренными вопросами русской жизни, рождая размышления Чаадаева, славянофилов и западников, не забывая декабристов, верховная власть нуждалась во всеобъемлющей, простой и понятной государственной идеологии. Ею стала знаменитая формула: самодержавие, православие и народность. Она объединяла монарха и народ в единое целое. И перлюстрация находила здесь не только свое оправдание, но и предназначение.
