Внутри мыслящих миров - Лотман Ю.М.
ISBN 5-7859-0006-8
Скачать (прямая ссылка):
Символические пространства
243
ношения устроены особым, более счастливым, чем на Руси, образом. Средневековая русская утопия подразумевает существование особой географии, особого климата, другого животного и растительного мира. Перемещение в географическом пространстве приводит путешественника на другую ступень благости. А необычная степень благости подразумевает и необычную географию. Иоанн, «царь и поя» Индейского царства, так говорит о своей земле:
Єсть у мене людн пол птицн, а пол человека, а иныя у ллєнє люди глава песья; д родятся y ллєнє во царствии моем зверне у ллєнє: слонови, дремедары, и коркоднлы и вєлвуди кєрно. Коркодиль зв^рь лют есть, на что ся разгневаете, а помочится на древо или на ино что, в тон час ся огнем сгорить <...> Єсть у ллене земля, в ней же трава, ея же всяк зв^рь в*кгает, а н^т в моей земли ни татя, нн развойника, ни завидлива человека, занеже моя земля полна всякого вогатьства. Л н^т в моей земли ни ужа, нн жлкы, ни змен, а Хотя и войдеть, ту и умрет (шідр 1981, 466, 468).
В связи с этим возникает устойчивое в средневековой литературе убеждение, что каждой степени благости соответствует свой климат: рай — это место с особенно благодатным, приспособленным для жизни человека в земном смысле климатом, а ад составляет ему в этом смысле противоположность. В раю благодатная почва, все растет само и в изобилии, в аду климат, невозможный для жизни — лед и огонь.
В русском средневековом переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия место загробного пребывания блаженных душ помещено:
За окьяном, иде же есть м^сто, не тяжимо ни дождем, ни сн^гомт», ни сълньчьным снаниемъ, но духт» тих от окьяна и Елаговонен югь, в'Ьющь на нь.
Совершенно иной климат в аду:
Аще ли злод'Ьицд есть, вздуть ю к темному н зимнему м^сту <...> (Мещерский 1958, 255—256).
Индия Афанасия Никитина представляет собой нечто совсем иное, чем Индия «царя и попа» Иоанна. Это страна своеобразного климата и обычаев, но для нее нет осо-
9*
244
Семиосфера
бого места на лестнице благости и греха. В этом смысле нельзя сказать, что она представляет воплощение в географическом пространстве некой особой ступени благодати, а Русская земля занимает какую-то другую степень в той же системе. Здесь эти связи просто не существуют. Тем более примечательно, что одновременно происходит разрушение средневекового понятия пространства и замена его представлением о географической протяженности в духе нового времени. Переживание географического пространства Афанасием Никитиным ближе к эпохе Возрождения, чем к средневековью.
Говоря о средневековом понятии географического пространства, необходимо остановиться и на идее избранничества, органически вытекавшей из деления земель на праведные и грешные. Порожденная ростом стремления замкнуться в себе, свойственным средневековому обществу на некоторых его этапах, эта идея накладывала отпечаток и на представление о пространстве. Оппозиция «свое/чужое» воспринимается как вариант противопоставлений «праведное/грешное», «хорошее/плохое». Эта система уже не позволяет противопоставить своей земле блаженную утопию чужого края: все не свое мыслится как греховное. Это чувство ярко воплотил А. Н. Островский в словах Феклуши в «Грозе»:
„Говорят, такие страны есть, милая девушка, где и царей-то нет православных, а салтаны землей правят. В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой — салтан Махнут персидский; и суд творят они, милая девушка, надо всеми людьми, и, что ни судят они, все неправильно. И не могут они, милая, ни одного дела рассудить праведно, такой уж им предел положен. У нас закон праведный, а у них, милая, неправедный <...> А то есть еще земля, где все люди с песьими головами <...> За неверность" (Островский II, 227).
Интересно, что в «Сказании о Индийском царствии» «<...> люди пол пса да пол чєловєкд <...>» (ШІДР 1981, 466) живут именно в праведной (= чужой, диковинной) земле.
Сочетание средневековых пространственно-географических представлений с идеей избранничества своей зем-
Символические пространства
245
ли своеобразно отразилось в сочинениях протопопа Аввакума. Чужие земли для него — «греховные».
<...> Палестина, — н серен, и алванасы и волохи, и римляне, н ляхи, — все-де тремд персты крестятся <...>» (Аввакум, 1934, 129).
Но поскольку и на Руси православие упало выпросил у когд светлую Россию слтона <.„>,
то своя земля в пространственно-географическом смысле становится «заграницей»:
Кому охота венчатца <мученическим венцом. — Ю. Л.> не по што ходить в Перейду, а то дома вавилон (там же, 123, 138).
Употребление географического термина («Вавилон») как синонима понятия, в нашем представлении никак не являющегося географическим, раскрывает своеобразие средневекового понимания локальности.
Приведем таблицу, из которой будет ясно, что изменение нравственного статуса для средневекового сознания древней Руси означало перемещение в пространстве — переход из одной локальной ситуации в другую.
Слитность географического (локального) и этического элементов приводила к ряду интересных последствий. Во-первых, побудительная причина путешествия, часто, — не собственное желание, а необходимость награды за добродетель или наказания за порок.
