Внутри мыслящих миров - Лотман Ю.М.
ISBN 5-7859-0006-8
Скачать (прямая ссылка):
Концентрическое положение города в семиотическом пространстве, как правило, связано с образом города на горе (или на горах). Такой город выступает как посредник между землей и небом, вокруг него концентрируются
67 Сопоставление этого с перенесением столицы в Петербург см. [Вакербарт] 1809, 70; ср. Шмурло 1889, 41.
Символические пространства
277
мифы генетического плана (в основании его, как правило, участвуют боги), он имеет начало, но не имеет конца — это «вечный город», Roma aeterno.
Эксцентрический город расположен «на краю» культурного пространства: на берегу моря, в устье реки. Здесь актуализируется не антитеза земля/небо, а оппозиция естественное/искусственное. Это город, созданный вопреки Природе и находящийся в борьбе с нею, что дает двойную возможность интерпретации города: как победы разума над стихиями, с одной стороны, и как извращенности естественного порядка, — с другой. Вокруг имени такого города будут концентрироваться эсхатологические мифы, предсказания гибели, идея обреченности и торжества стихий будет неотделима от этого цикла городской мифологии. Как правило, это — потоп, погружение на дно моря. Так, в предсказании Мефодия Патарского подобная участь ждет Константинополь (который устойчиво выполняет роль «невечного Рима»):
<...> и рдзпгкйєтся на ню Господь Богь яростію великою H послетъ дрхднгелА своею Михаила и подртЪкеп» серпомъ грддт» той, уддрнтт» скиптромт», окернетт» его яко жерновъ камень, и тдко погрузить его и сь людьми во глукнну морскую и погнкнетт» грддъ той; остдиетъ же ся ид торгу столпт» єдині» <...>. Прнходяще же вт» корАЕЛяхь короЕленнцы купцы, и ко столпу тому кудуп» кооаелн свои прнвязывАтн и умнуть плакати, снце глдголюще: „6 превеликій и гордый Цлрьгрлдт»! колнко лтіта к тенті» приходимо, куплю дтіюще, и оеогатихомся,
A HbIH1E тєея H ВСЯ твоя ДрАГІЯ здані Я ВО єдині» ЧАСТ» ПуЧНИД
морская покры н кезт» ввести сотвори" (ПОРЛ 1863, II:
Этот вариант эсхатологической легенды устойчиво вошел в мифологию Петербурга: не только сюжет потопа, поддерживаемый периодическими наводнениями и породивший многочисленную литературу, но и деталь — вершина Александровской колонны или ангел Петропавловской крепости, торчащий над волнами и служащий при-
68 Ср. «<...> потоплен бысть божиим гневом водами речными Едес, град великыи» (Попов 1869, 62; там же «о потоплении града Лакриса»). Ср. Перетц 1895.
278
Семиосфера
чалом кораблей, — заставляют предполагать прямую переориентацию Константинополь — Петербург. В. А. Соллогуб вспоминал:
Лермонтов <...> любил чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого поднималась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом. В таком изображении отзывалась его безотрадная, давшая горя фантазия69.
Ср. стихотворение М. Дмитриева «Подводный город», новеллу «Насмешка мертвеца» из «Русских ночей» В. Ф. Одоевского и многое другое.
Заложенная в идее обреченного города вечная борьба стихии и культуры реализуется в петербургском мифе как антитеза воды и камня. Причем это камень — не «природный», «дикий» (необработанный), не скалы, искони стоящие на своих местах, а принесенный, обточенный и «очеловеченный», окультуренный. Петербургский камень — артефакт, а не феномен природы. Поэтому камень, скала, утес в петербургском мифе наделяются не привычными признаками неподвижности, устойчивости, способности противостоять напору ветров и воды, а противоестественным признаком перемещаемости:
Гора со двигнулась, а место пременя И видя своего стояния кончину,
69 Ср. Соллогуб 1931, 183—184. Исследователь живописи Лермонтова Н. Пахомов определил эти рисунки, к сожалению, утраченные, как «виды наводнения в Петербурге» (Пахомов 1948, 211—212). Конечно, речь должна идти об эсхатологических картинах гибели города, а не о видах наводнения. Ср. в стихотворении М. Дмитриева «Подводный город» старый рыбак говорит мальчику:
— Видишь шпиль? — Какъ насъ в погодку
Закачало, съ годъ тому;
Помнишь ты, какъ нашу лодку
Привязали мы къ нему?...
Тутъ был городъ, встшъ привольный
И надъ всеми господинь;
Нынче шпиль отъ колокольни
Виден изъ-моря одинъ!
(Дмитриев 1865, I: 176).
Символические пространства
279
Прешла Бальтийскую пучину
И пала под ноги Петрова здесь копя
(Сумароков 1957, HO)70.
Однако мотив движущегося неподвижного — лишь часть общей картины перверсного света, в котором камень плывет по воде. Причем внимание обращено именно на метаморфозу, момент превращения «нормального» мира в «перевернутый» («видя своего стояния кончину»).
Естественная семантика камня, скалы такова, какую, например, находим в стихотворении Тютчева «Море и утес»:
Но спокойный и надменный, Дурью волн не обуян, Неподвижный, неизменный, Мирозданью современный11 Ты стоишь, наш великан!
(Тютчев 1965-1966, I: 103).
В символике этого стихотворения утес — Россия, что для Тютчева скорее антоним, а не синоним Петербурга.
Ср. типично «петербургский» оксюморон окаменелого болота:
Стихіямь вскмъ на перекоръ; И силой творческой, въ мгновенье, Болотный кряжъ окамеггЬлъ, Воздвигся градъ <...>
