Внутри мыслящих миров - Лотман Ю.М.
ISBN 5-7859-0006-8
Скачать (прямая ссылка):
36 См.: «СТАРЦЫ, въ Писаній именуются люди иногда не по старости л"Ътъ своихъ <...>, но по-старшинству своего званія <...> » (Алексеев 1818—1819, IV: 162).
37 Ср. утверждение Достоевского в статье «По поводу выставки» о том, что реальность доступна человеку лишь как символическое обозначение идеи, а не в виде действительности «как она есть», ибо «<...> такой действительности совсем нет, да и никогда
158
Текст как смыслопорождающее устройство
на себя, однако, внимание такая деталь, как желание Ипполита перед смертью держать речь к народу и вера в то, что стоит ему «только четверть часа в окошко с народом поговорить», и народ тотчас с ним «во всем согласится» и за ним «пойдет» (Достоевский 1972—1990, XXI: 244—245). Деталь эта, засевшая в памяти Достоевского как емкий символ, восходила к моменту смерти Белинского, так поразившему все его окружение. И. С. Тургенев вспоминал:
Перед самой смертью он говорил два часа не переставая, как будто к русскому народу, и часто обращался к жене, просил ее все хорошенько запомнить и верно передать эти слова, кому следует <...> (Тургенев 1929, 256).
Это запомнилось и Некрасову:
И наконец пора пришла... В день смерти с ложа он воспрянул. И снова силу обрела Немая грудь — и голос грянул! <...> Кричал он радостно: «Вперед!»
И горд, и ясен, и доволен: Ему мерещился народ
И звон московских колоколен;
Восторгом взор его сиял
На площади, среди народа,
Ему казалось, он стоял
И говорил...
(Некрасов 1981-1985, IV: 49).
Засевший в памяти писателя яркий эпизод символизировался и начал проявлять типичные черты поведения символа в культуре: накапливать и организовать вокруг себя новый опыт, превращаясь в своеобразный конденсатор памяти, а затем развертываться в некоторое сюжетное множество, которое в дальнейшем автор комбинировал с другими сюжетными построениями, производя отбор.
на земле не бывало, потому что сущность вещей человеку недоступна, а воспринимает он природу так, как отражается она в его идее <...>» (Достоевский 1972—1990, XXI: 75).
Символ в системе культуры
159
Первоначальное родство с Белинским при этом почти утратилось, подвергшись многочисленным трансформациям.
Следует иметь в виду, что символ может быть выражен в синкретической словесно-зрительной форме, которая, с одной стороны, проецируется в плоскости различных текстов, а, с другой, трансформируется под обратным влиянием текстов. Так, например, легко заметить, что в памятнике III Интернационала (1919—1920) В. Татлина структурно воссоздан образ Вавилонской башни с картины Брейгеля-старшего. Связь эта не случайна: интерпретация революции как восстания против бога была устойчивой и распространенной ассоциацией в литературе и культуре первых лет революции. И если в богоборческой традиции романтизма героем бунта делался Демон, которому романтики придавали черты преувеличенного индивидуализма, то в авангардной литературе послереволюционных лет подчеркивалась массовость и анонимность бунта (ср. «Мистерия-буфф» Маяковского). Уже в формуле Маркса, бывшей в эти годы весьма популярной, — «пролетарии штурмуют небо» — содержалась ссылка на миф о вавилонской башне, подвергнутый двойной инверсии: во-первых, переставлялись местами оценки неба и атакующей ее земли и, во-вторых, миф о разделении народов заменялся представлением об их соединении, т. е. интернационале.
Таким образом устанавливается цепочка: библейский текст38 — картины Брейгеля — высказывание Маркса — памятник Ш Интернационала Татлина. Символ выступает как отчетливый механизм коллективной памяти.
38 И сказали другь другу: НАДІЛЛЄМ кирпичей, и овожжемъ огнємт».
И СТАЛИ у nh)(t» КНрПНЧН ВМЕСТО камнєн, А ЗЄМЛЯНАЯ СМОЛА вместо ИЗВЄСТН.
И сказали они: постронмт» сЬвє ГОрОДЪ и БАШНЮ, высотою до
НЄБЄСТ» <...>
И сошелт» Господь посмотреть городт» и башню, которые строили сыны челов^чєскіє.
И сказало. Господь: вотъ, одинт. ндродт», и одиігь у Bcfcx язык; и вотъ,
ЧТО' НАЧАЛИ ОИН ДЕЛАТЬ, и иє OTCTAHIfTb ОНИ ОТ ТОГО, что ЗАДуМАЛИ д"ЬлАТЬ;
сондемъ жє и см^шлемт» тамт» языкъ нхт», такт. ЧТОБЫ одннт» нє поннмдлъ р*кчн другдго.
И рАзскялъ их Господь отгудд по всєй земляк <...> (Бытие XI, 3—8).
160
Текст как смыслопорождающее устройство
Теперь мы можем пытаться очертить место символа среди других знаковых элементов. Символ отличается от конвенционального знака наличием иконического элемента, определенным подобием между планами выражения и содержания. Отличие между иконическими знаками и символами может быть проиллюстрировано антитезой иконы и картины. В картине трехмерная реальность представлена двухмерным изображением. Однако неполная проективность плана выражения на план содержания скрывается иллюзионистским эффектом: воспринимающему стремятся внушить веру в полное подобие. В иконе (и символе вообще) непроективность плана выражения на план содержания входит в природу коммуникативного функционирования знака. Содержание лишь мерцает сквозь выражение, а выражение лишь намекает на содержание. В этом отношении можно говорить о слиянии иконы с индексом: выражение указывает на содержание в такой же мере, в какой изображает его. Отсюда известная конвенциональность символического знака.
