Русский язык - Виноградов В.В.
ISBN 5-200-03017-Х
Скачать (прямая ссылка):
Это необычайно глубокое структурное, синтетическое понимание грамматической формы Потебня освещает картиной диалектического перехода формы в содер-
642
жание и обратно — содержания в форму. Так, значение слова в обиходном языке, в повседневном употреблении формально по отношению к содержанию научного понятия, обозначаемого тем же словом, как термином; «но по отношению к грамматическим категориям само это формальное значение является вещественным» (25). С другой стороны, в русском языке, как и в других европейских языках, есть слова, которые «неимеют своего частного содержания и небывают самостоятельными частями речи» (25). Будучи нередко даже лишены звуковой самостоятельности (например «зна€ешь-ли, по€-воду»), они «служат указателями функций других слов и предложений» (25). «Такие слова называются чисто-формальными и грамматическими» (26). Это — союзы, предлоги, частицы и вспомогательные глаголы. Так устанавливаются две наиболее общие категории слов — слова лексические и формальные (26). Только лексические слова являются «частями речи». Формальные же слова функционируют как элементы составных форм. Здесь синтаксический (и аналитический) характер грамматической формы выступает в наглядной обнажённости. Во флексивных языках с течением времени синтаксис поглощает морфологию (45), аналитический строй внедряется в синтетический и ограничивает его. Звуковые элементы отдельных форм с течением времени стираются; «формы, как значения, сменяются другими, которые могут состоять более чем из одного слова и несоставлять звукового единства» (46). Аналитическая «описательная форма (например, сочетание личного местоимения, как формы, с глаголом, предлога с именем) есть сочетание слов, уже имеющих формальные определения, но в совокупности составляющих один акт мысли» (58). Так, в сложной форме русского прош. вр. я сказа€л, «с силою речи на втором слове», личное местоимение равносильно личному окончанию, и вся форма есть «сказуемое без подлежащего, как лат. dixi» (94). Так, «каждое особое значение предлога даёт новый падеж» (58). В этих рассуждениях Потебни заложены основы дифференциации аналитических и синтетических форм в грамматике русского литературного языка, и отчётливо намечена тенденция русского языка к смешению флективного строя с аналитическим.
Таким образом, грамматическая форма в концепции Потебни получает функционально-синтаксическое и структурно-семантическое определение. Форма — это функция грамматической категории, осуществляемая в слове. Потебня в борьбе с наивно-морфологическим эмпиризмом сравнительно-исторической грамматики, определявшей форму как морфологически значимый «звук» отдельного слова, усиленно подчёркивает, что форма — не звук, а значение. Вместе с тем понятно, что грамматическая форма в учении Потебни подчиняется тому же принципу субъективноидеалистической индивидуализации, что и слово. Форма рассматривается как психо-логически-конкретная, осуществляемая в речи индивидуальная модификация грамматического употребления слова, которая не может совмещать внутри себя несколько однородных и однотипных, т. е. взаимно противоречивых, категориальных значений. Форма функционирует не сама по себе, не «форма как форма», а в структурной спаянности с синтаксическим употреблением слова в речи, с его семантикой. «Слово в каждый момент своей жизни есть один акт мысли. Его единство в формальных языках ненарушается тем, что оно относится разом к нескольким категориям, например лица, времени, наклонения. Невозможно совмещение в одном приёме мысли лишь двух взаимно исключающих себя категорий» (34). Отрицание «синхронической» многозначности слова приводит к столь же своеобразному пониманию семантических границ формы. «Истинным пониманием формы» считается понимание её в речи, где «она имеет каждый раз одно значение, т. е., говоря точнее, каждый раз есть другая форма» (33). Потебня противопоставляет это понимание формы традиционному взгляду, выраженному в словах акад. Ягича: «Одна и та же форма в разных отношениях получает различные значения; но ещё никому не приходило в голову сказать, что это не одна форма, а две, три и т. д.» (29). Поэтому Потебня решительно отвергает господствующее воззрение на форму как на грамматический центр множества значений, их которых одно объявляется общим, основным,
643
субстанциональным, другие — окказиональными, частными. «Языкознание ненуж-дается в этих общих значениях» (33). Потебня в качестве отрицательной иллюстрации традиционного взгляда цитирует характеристику формы повелительного наклонения — знай (из книги Н. П. Некрасова «О значении форм русского глагола», 106) как «общей личной формы глагола», получающей в речи то желательный, то повелительный, то условный смысл. Для Потебни такая отвлечённая от индивидуально-конкретного функционирования форма — тоже «искусственный препарат». «Невозможно представить себе», — пишет Потебня, — что разные значения формы «сидят в звуке вместе и в одно время», что «знай есть повелительное и в то же время условное» наклонение (34). «Слово неможет стоять в повелительном наклонении и в то же время в условном, но оно может стать условным и тогда станет другим словом. Одно и тоже слово неможет быть в тоже время наречием и союзом» (34). Отсюда вывод: формы с различными синтаксическими функциями — разные формы, несмотря на общность звукового выражения. Количество форм определяется количеством «формальных оттенков значений» (56). Поэтому то, что в традиционном представлении составляет один падеж, например творительный, является абстракцией, а не действительной грамматической формой. «На деле этот падеж есть не одна грамматическая категория, а несколько различных, генетически связанных между собою. Всякое особое употребление творительного есть новый падеж, так что собственно у нас несколько падежей, обозначаемых именем творительного» (56). Ведь «в каждом языке есть большое количество таких формальных значений, коих учёные наблюдатели вовсе незамечают (хотя, если это их собственный язык, различают на деле), кои учёными понимаются ошибочно, или смешиваются с другими» (56).
