Истоки: Памятники древнерусской литературы - Саламатова Т. А.
Скачать (прямая ссылка):
Паки реку московское бытие. Видят оне, что я не соеди-няюся с ними; приказал государь уговаривать меня Родиону Стрешневу, чтоб я молчал. И я потешил ево: царь-то есть от бога учинен, а се добренек до меня,— чаял, либо помаленьку исправится. А се посулили мне Симеонова дни сесть на Печатном дворе книги править, и я рад сильно, мне то надобно лутче и духовничества. Пожаловал, ко мне прислал десеть рублев денег, царица десеть рублев же денег, Лукьян духовник десеть рублев же, Родион Стрешнев десеть рублев же, а дружище наше старое Феодор Ртищев, тот и шестьдесят рублев казначею своему велел в шапку мне сунуть; а про иных нечева и сказывать: всяк тащит да несет всячиною! У света моей, у Федосьи Прокопьевны Морозовы, не выходя, жил во дворе, понеже дочь мне духовная, и сестра ее, княгиня Евдокея Прокопьевна, дочь же моя. Светы мои, мученицы Христовы! И у Анны Петровны Милослав-
116 ские покойницы всегда же в дому был. А к Федору Ртищеву бранитца со отступниками ходил.
Да так-то с полгода жил, да вижу, яко церковное ничто же успевает, но паче молва бывает,— паки заворчал, написав царю многонько-таки, чтоб он старое благочестие взыскал и мати нашу общую — святую церковь, от ересей оборонил и на престол бы патриаршеский пастыря православнова учинил вместо волка и отступника Никона, злодея и еретика. И егда письмо изготовил, занемоглось мне гораздо, и я выслал царю на переезде с сыном своим духовным, с Феодором юродивым, что после отступники удавили его, Феодора, на Мезени, повеся на висилицу. Он же с письмом приступил к цареве корете со дерзновением, и царь велел ево посадить и с письмом под Красное крыльцо,— не ведал, что мое; а опосле, взявше у него письмо, велел ево отпустить. И он, покойник, побывав у меня, паки в церковь пред царя пришед, учал юродством шаловать, царь же, осердясь, велел в Чюдов монастырь отслать. Там Павел архимарит и железа на него наложил, и божиею волею железа рассыпа-лися на ногах пред людьми. Он же, покойник-свет, в хлебне той после хлебов в жаркую печь влез и голым гузном сел на поду и, крошки в печи побираючи, ест. Так чернцы ужасну лися и архимариту сказали, что ныне Павел митрополит. Он же и царю возвестил, и царь, пришед в монастырь, честно ево велел отпустить. Он же паки ко мне пришел.
И с тех пор царь на меня кручиноват стал: не любо стало, как опять я стал говорить: любо им, как молчю, да мне так не сошлось. А власти, яко козлы, пырскать стали на меня и умыслили паки сослать меня с Москвы, понеже раби Христовы многие приходили ко мне и, уразумевше истинну, не стали к прелестной их службе ходить. И мне от царя выговор был: «власти-де на тебя жалуются, церковь-де ты запустошил, поедь-де в ссылку опять». Сказывал боярин Петр Михайлович Салтыков. Да и повезли на Мезень. Надавали было кое-чево во имя Христово люди добрые много, да все и осталося тут; токмо с женою и детьми и с домочадцы повезли. А я по городам паки людей божиих учил, а их, пестрообразных зверей, обличал. И привезли на Мезень.
Полтара года держав, паки одново к Москве взяли, да два сына со мною,— Иван да Прокопей,— съехали же, а протопопица и прочий на Мезени осталися все. И привезше к Москве, отвезли под начал в Пафнутьев монастырь. И туды присылка была,— тож да тож говорять: «долго
117
ли тебе мучить нас? соединись с нами. Аввакумушко!» Я отрицаюся, что от бесов, а оне лезут в глаза! Скаску им тут с бранью с большою написал и послал с дьяконом ярославским, с Козьмою, и с подьячим двора патриарша. Козьма та не знаю коего духа человек: въяве уговаривает, а втай подкрепляет меня, сице говоря: «протопоп! не отступай ты старова тово благочестия; велик ты будешь у Христа человек, как до конца претерпишь; не гляди на нас, что погибаем мы!» и я ему говорил сопротив, чтоб он паки приступил ко Христу. И он говорит: «нельзя, Никон опутал меня!» Просто молыть, отрекся пред Никоном Христа, так же уже, бедной, не сможет встать. Я, заплакав, благословил ево, горюна; больши тово нечева мне делать с ним; ведает то бог, что будет ему.
Таже, держав десять недель в Пафнутьеве на чепи, взяли меня паки в Москву и в Крестовой, стязався власти со мною* ввели меня в соборной храм и стригли по переносе меня и дьякона Феодора, потом и проклинали; а я их проклинал сопротив; зело было мятежно в обедню ту тут!
И, подержав на патриархове дворе, повезлц нас ночью на Угрешу к Николе в монастырь. И бороду враги божий отрезали у меня. Чему быть? волки то есть, не жалеют овцы! оборвали, что собаки, один хохол оставили, что у поляка, на лбу. Везли не дорогою в монастырь — болотами да грязью, чтоб люди не сведали. Сами видят, что дуруют, а отстать от дурна не хотят: омрачил дьявол,— что на них и пенять! Не им было, а быть же было иным; писанное время пришло по Евангелию: «нужда соблазнам прийти». А другой глаголет евангелист: «невозможно соблазнам не приитти, но горе тому, им же приходит соблазн». Виждь, слышателю: необходимая наша беда, невозможно миновать! Сего ради соблазны попущает бог, да же избрани будут, да же разже-гутся, да же убелятся, да же искуснии явлении будут в вас. Выпросил у бога светлую Росию сатона, да же очервленит ю кровию мученическою. Добро ты, дьявол, вздумал, и нам то любо — Христа ради, нашего света, пострадать!
