Суфизм в контексте мусульманской культуры - Пригарина Н.И.
ISBN 5-02-016695-2
Скачать (прямая ссылка):
А вот традиционный доисламский зачин касыд [5, № 18]:
Остановимся около разрушенных жилищ, оплачем их следы
и вопросим остатки обиталиш: Где возлюбленные? Куда ушли их бурые верблюды?
Согласно комментарию Ибн 'Араби, под «жилищами» здесь надо понимать стоянки суфиев на их мистическом пути.
Часто такими модификациями бедуинского насиба начинается стихотворение, иногда же оно включается в середину поэти-
226
ческого текста, утрачивая свою традиционную для касыды функцию лирического вступления. Такие привычные лирические вступления или отступления наряду с излюбленными Ибн 'Араби зачинами узритского типа со стонущими голубками и ламентациями страдающего влюбленного как бы вводили читателя в знакомую поэтическую колею и настраивали его на нужную элегически-задумчивую тональность.
Часто поэт, пользуясь традиционными образами, трансформирует их в мистическом духе. Вот, например, описание красоты возлюбленной [5, № 44]:
Полная луна взошла в ночи черных волос, и нарцисс черноты
глаз оросил розу. Она — красавица, и самые прекрасные женщины оказались бы
посрамленными ею, и сияние ее ярко светит и при луне. Если она даже проникает в сознание того, кто мысленно ее -
порочит, то как же может увидеть ее глаз? Она — видимость, которая исчезает, когда мы думаем о ней,
и она слишком прозрачна, чтобы быть видимой глазу. Описание искало способ изобразить ее, но она была слишком
высоко, и описание отступило. И всякий раз, как только оно пыталось придать ей форму,
оно тотчас же отступало. И если тот, кто пустится на поиски ее, даст отдых своим
верблюдам, то другие не дадут отдыха верблюдам
размышления.
Она — радость, и всякого, кто горит любовью к ней, она
выводит из рода человеческого, Опасаясь, что ее чистая сущность будет запятнана грязью
из водоема.
Она превосходит своим сиянием горный хрусталь, и форму
ее нельзя сравнить ни с какой другой. Под подошвами ее ног находится залитый огнем небесный
свод, а венец ее выходит за пределы небесных сфер.
Согласно комментарию Ибн 'Араби, «полная луна» обозначает манифестацию божественной сущности в невидимом мире мистического знания. «Нарцисс» (плачущий глаз), слезами которого, как «росой», покрывается «роза» (румяные щеки красавицы),— центральный момент этой манифестации. Ищущему, наделенному разумом человеку ведомо, что он никогда не сумеет достигнуть божественной сущности. Животные («верблюды»), на которых он отправляется в свои мистические странствия,— страстные устремления, одолевающие его. «Другие» — это люди, наделенные разумом и считающие, что Аллах может быть познан при помощи логических размышлений. «Выводить из рода человеческого» — значит приобщать к иному миру, в котором «развоплощенные» души принимают иные формы. «Грязь» — примета феноменального мира. Последняя строка стиха разъясняется в русле коранической традиции, воспринимаемой в суфийском духе: образ Аллаха, находящегося над небесным сводом и за пределами небесных сфер, выводится из стиха Корана: «...кто создал землю и небеса вышние. Милосердный— Он утвердился на троне» (20:3—4).
15*
227
Любовная лирика Ибн f Араби, несмотря на реального адресата (Низам — дочь особо почитаемого поэтом имама Захира ибн Рустама), в силу традиционности образов и ситуаций, с одной стороны, и вложенного в них обобщающего смысла — с другой, носит сугубо условный характер. Например [5, № 2]:
Когда она ступает по полу из стекла, ты видишь солнце на
небосклоне в груди Идриса. Когда она убивает своими взглядами, ее речь возвращает
к жизни, как если бы она была животворным Исой. Икры ее ног сияют подобно Торе, и я следую за ней и
иду по ее стопам, будто я — Муса.
Возлюбленная — солнце, убивающее своим взглядом, и т. д.— традиционное клише, обретающее мистическое значение в контексте иллюмииантских представлений.
Постоянство тем и тропов, повторявшихся в арабской поэзии на разные лады на протяжении многих веков и образовавших некую устойчивую систему ассоциаций, обусловило особую суггестивность поэтического языка. Достаточно было лаконичного намека (например, упомянуть привычное имя — Лайла, или Лубна, или другое традиционное имя героини узритской поэзии либо элемент аравийского пейзажа), чтобы подключить фантазию слушателя к запрограммированной цепи картин, ситуаций и эмоций. Вместе с тем условный характер утративших какую-либо конкретику клишированных мотивов способствовал их превращению в аллегории, несущие новую семантическую нагрузку.
Двуплановость произведений Ибн 'Араби (сочетание образно-пластического и мистико-эзотерического) очевидна и художественно значима. Читатель одновременно воспринимает и развернутую метафору мистического переживания, выписанную в традиционных, иногда изысканно разработанных образах, и само переживание. Традиционные образы как бы живут в его стихах в двух различных структурах, отражающих два присущих поэту типа мышления: образно-поэтическое, черпающее из традиционного, общезначимого арсенала и апеллирующее к укорененному в многовековой культуре воображению читателя, и философское, пользующееся теми же стереотипными компонентами как языковыми единицами, пригодными для символи-ко-аллегорического выражения идей и описания мистического опыта. Напряженная, подчас экстатическая эмоциональность сплавляет эти две структуры воедино.
