Интуиция совести - Ухтомский А.А.
ISBN 5-88986-13-5
Скачать (прямая ссылка):
86
к тому, что творится рядом и вокруг нас, что тысячи личностей будут приходить к нашей личности, чтобы позаимствоваться жизнью от нее! Духовное состояние преподобного Сергия Радонежского или Серафима Саровского нельзя ведь назвать иначе как избытком жизни их личностей, когда к ним слетались птицы, чтобы укрыться под ветвями их дерева и попитаться около их личностей живительной влагой.
Так еще раз: что же назвать «личной жизнью» в настоящем, полном смысле слова?
Писал я это письмо с перерывами. Сначала, как я говорил уже, оно стало «пухнуть» само собою. Потом я получил письмо от Вас, и мне показалось, что Вам не хочется получать от меня «распухших» писем, так что одно время я думал и совсем не посылать этих листочков. Ho потом я опять приписывал по нескольку строк — и вот в конце концов все-таки посылаю это письмо. Мне, знаете ли, важно и для самого себя высказаться,— оформить свои мысли. В былое время это лучше всего удавалось мне в своем дневнике, когда говоришь сам с собою! Ho теперь мне не удается писать дневник, так что нередко я записываю туда, для памяти самому себе, то, что уже написал в письмах. Пиша письмо, я впервые улавливаю свою мысль, смутно бродящую в душе, так что тут же, в письме, впервые и самому себе раскрываю я некоторые стороны своей внутренней жизни. И в особенности это происходит, когда я пишу Вам. Так что не взыщите за длинное писание. Примите во внимание то, что в разговоре, в словах, при личном свидании я почти наверное не скажу того, что напишу,— значит, это в своем роде единственный способ беседы — писание больших писем! Здесь я столько же беседую с Вами, сколько с самим собою. И притом такая беседа возможна нечасто, а только в такой исключительно хорошей для меня обстановке, как мой рыбинский угол, далеко от суеты и еще при условии, что какой-нибудь добрый дух, или большой автор, коснется чувствилища души.
Вот скажите мне, как прочтете мои мысли о всем том, что возбудилось во мне «Детством». У меня было своего рода озарение или просветление в тот момент, когда я закончил книжку Горького и зазвонили колокола ко всенощнё. Как-то вдруг душа охватила, точно с птичьего полета, картину жизни, ее малость и жалость, а также
86
необходимость в иных источниках «воды живой» для личной жизни, о которой написали Вы. Вдруг открылась также близость наших покойников, отсутствие этого кажущегося рокового рубежа между ними и нами, которые еще ходили «аможе хогцем».
Ну, пока простите. Спасибо еще раз за то, что посылаете газеты Шилину. Что-то у них теперь делается? Кажется, что они еще держатся на прежних „пиниях, но, конечно, тоже скоро отойдут, как только отойдет наш центр на Брест-Литовск.
Напишите мне, пожалуйста, поскорее.
Преданный Вам А, Ухтомский.
24 июля 1915.
Рыбинск
Дорогая Варвара Александровна, простите Христа ради, что не писал Вам так долго, т. е. со дня памяти тети Анны. В тот день, как я получил Ваше ответное письмо, именно 28 июля, в день Оди-гитрии-Путеводительницы (это памятный для меня день погребения тети Анны), я вдруг собрался, надел котомку, взял палку и ушел в родные заволжские леса, на родину. Благодарю Бога за то, что дал мне быть через двадцать лет на местах, где родились и умерли несколько поколений моих родичей... И великий душевный покой сошел ко мне, когда я углубился в дремучий арефинский лес, ночевал в его глубине, чувствовал эту благодать заволжской пустыни, которая привлекала с незапамятных времен русских людей, ищущих Христова мира. Вспомните так называемых «заволжских старцев» XV и XVI веков, в их же числе и любимый Вами преподобный Нил Сорский, а в наших весях старцы Андриан Пошехонский, Севастиан Сохотский и другие... Ранним утром 29 июля,— только что забрезжило в лесной чаще солнышко, а я уже шел, поднятый с ночлега Утренним холодом,— Бог дал мне слышать, как журавли приветствовали солнышко своим торжествующим криком. Это значило, между прочим, что я достиг самой Шубины арефинекого леса, отделяющего Волгу от родной мне Палестины по Ухре-реке. Дорога идет поперек 3Toro леса, сохранившегося благодаря своим владельцам приблизительно на 30—35 верст, без поселков 9 Деревень на пути. Дорога настолько пустынна, что Вплоть до Арефина, т. е. на протяжении около 35 верст °т Рыбинска, я встретил всего четверых путников, из них
87
лишь одну конную подводу, а прочих — пешеходов... Утром, когда солнышко стало согревать, я стал сетовать, что второпях не взял из Рыбинска пищи, не взял и краюхи хлеба. И вот это привело к еще новому лесному удовольствию; оказалось, что по самой дороге, не говоря о чаще, растут многочисленные малинники, усыпанные ягодами. Вот как пустынна, в самом деле, эта путина и как мало путников на ней: лесная малина спокойно растет у самой дороги! И меня Бог накормил дикой лесной ягодой!.. Затем путина привела меня к так называемой Матвейцевскон харчевне, в свое время внушавшей страх проезжим разбоями, совершавшимися близ нее и, как говорили, под предводительством хозяина этой берлоги. Теперь о разбоях не слыхать; а на мой настойчивый стук в дверь мне отперла прекрасная старушка со следами былой красоты и с удивительно грустными глазами. Заказал я себе хлеба, селедку и чаю, а пока разговорился с хозяйкой. Она оказалась уроженкой не более и не менее как Петербурга! Вышла замуж за арефинца, жившего тогда в Питере на промыслах, а затем они с мужем отправились в Ярославщи-ну, купили у прежнего владельца Матвейцевскую харчевню и зажили здесь, надеясь на заработок по зимам, когда по арефинской дороге, бывало, тянулись обозы с Вологды, Белого Села и Данилова на Рыбинск. «Как приехала сюда после Питера, как охватила меня эта лесная тишина, вот, думаю, благодать-то где, вот где со Христом будем жить!..» Ho действительность пошла не так, как казалось. Как пошли зимние обозы, как загалдели, заругались возчики, пьяные, обмерзлые, грубые, дикие, утерявшие образ Божий, требующие водки и вымаливающие себе чашку водки хоть под залог последних онучей,— так и погибла прелесть лесной пустыни для нашей молодухи. А там муж стал пить, а там детки пошли озорные да неудачные, а там семейные смерти и горя... И вот сейчас старушка живет на хозяйстве в харчевне одна с двумя внучатками после сына, ушедшего на войну. При мне внучатки проснулись, при мне стала бабушка их поить и кормить утренней трапезой. И видно было, что эта много повидавшая и выстрадавшая старица — наилучшая воспитательница для внучаток, никто не вложит в них мира Христова лучше нее, только ведь и они, ее внучатки, не останутся долго с нею, унесет их теперешняя жизнь в грязный городской круговорот, и хорошо, если вспомнят они
