Интуиция совести - Ухтомский А.А.
ISBN 5-88986-13-5
Скачать (прямая ссылка):
Il \
Наука оттого наукой называется, что в ней научаемся тому, что больше нас и что сами по'себе мы не знаем и не в силах знать, что принимаем сверх всего своего, как преподанное тем и оттуда, что больше нас. Преподанное преданием истории; ростки человечества в истории; и тем, что все еще впереди того, что пройдено. Дело науки не в том, конечно, чтобы во что бы то ни стало настаивать на своем излюбленном, но в том, чтобы простираться вперед к предстоящему.
Сущность вещи в себе — это то, что в событиях пребывает и чему принадлежит последнее с л о-B о. Из того, что видишь, уметь предвидеть — это и есть стремление знать сущность вещей и событий. Ho на вопрос, чему же принадлежит сущность и будущее в протекающих сейчас конкретных событиях, ответ в том смысле, что оно «есть материя», так или иначе мысленно конструированный «атом», «электрон» и т. п.,— это вряд ли может считаться вразумительным ответом, знающим «конкретную истину»!
Истина содержательная постигается лишь в истории: в истории каждой отдельной системы и в истории Бытия в целом. Это значит, что лишь в непрерывном
457
и ответственнейшем, живом участии в живой реке предания от отцов к детям дается нам искомое. Что участие в истории требует от нас не абстрактных фантомов, но нас целиком, с нашей деятельностью и волением, видно уже из того, что попытка каждого высказывания о прошлом истории тотчас становится историей же, прибавлением нового исторического факта к прежним со всею роковой неизменностью того, что однажды прошло.
Ведь как было хорошо удумано, а опыт не подчиняется! Такова трагедия абстрактной теории. И это потому, что объективный опыт всегда нов!
Ведь до чего все было хорошо удумано, а вышла одна пакость! Такова трагедия практической теории, теоретически-деспотизирующей морали. И это потому, что она принципиально движима методом Прокруста.
Если бы потребовалось сказать одним словом из числа общеупотребительных, какой орган в нашей человеческой организации является наиболее дальновидным «рецептором на расстоянии», наиболее глубоким зрителем будущего, надо было бы назвать совесть («со-весть»).
Таинственный, судящий голос внутри нас, собирающий в себе все источники и порядки ведения, все унаследованные впечатления от жизни рода, и предупреждающий особыми волнениями и эмоциями высшего порядка о должных последствиях того, что сейчас делается перед нами.
Чувства 1914 г.
Откуда же это эстетика и этика стали «прикладными отраслями знания»? Очевидно, из той ложной мысли, что всё практическое тем самым есть я прикладное для руководящих выводов теории, которой приписывается примат. Это опять типичное заблуждение кабинетно-мурлыкающего рационализма! Эстетика и этика—дисциплины практические и одновременно руководящие именно потому, что практические. Они дают впервые реальный импульс самым теоретическим исканиям науки!
45S
О нашей кафедре говорят с некоторым осуждением: она чрезвычайно сложна, и управлять ею поэтому ужасно трудно! Да, она сложна, ибо самою жизнью и историей слагалась и каждый сустав ее мотивирован исторически, т. е. самою же жизнью. Просто управлять тем, что самими же построено по бумажно-канцелярским схе-мочкам. И у Тяпкина-Ляпкина, и у Яичницы, и у полковника Кашкарова 11 есть свои проекты жизнеустройства, и они заманчивы, каждый в отдельности, своей простотой и целеустремленностью. Они аисторичны. Они принижают и смешивают то, что дала история, для того, чтобы воспреобладала схема! Ho это уже не жизнь! Это «форма a priori». И притом форма a priori не на службе жизни, а сама для себя!
Добчинский ни в коем случае не хочет признать себя незнающим или еще менее — агностиком. Он всегда на высоте положения и на последнем слове науки и понимания. Поэтому он не может допустить, что для него может быть непонятен какой-то там Введенский. Если Введенский оказывается незаслуживающим внимания современного общества, н, в частности, внимания со стороны его — Добчинского,— то это значит, что Введенский и в самом деле не представляет собою ничего заслуживающего внимания.
Введенский не был оценен в свое время. Непонятно было, чем он там занимается. Репутация его не из тех, что устанавливаются легко и общедоступно. Добчинс-кие решили, что нет ничего такого, что Введенский понимал больше и глубже, чем было понято ИМИ — Доб-чинскими!
Эпоха Введенского пришла лишь теперь, после этого двадцатилетия начинают открываться уши, чтобы слышать те вещи, которые нащупал и начал предвидеть наш Н. Е.
Покамест еще есть этот живой условный «раздражитель» в виде фигуры Ивана Петровича Павлова на Васильевском острове, он задерживает многое, что без него давно бы вырвалось и завладело событиями. Может быть, странно звучит, но, кажется, есть своя правда в том, что подсказывало нам практическое чутье, что в лице Павлова и внушаемого им в Европе обаяния мы имеем очень серьезный шанс против развязного нападе-
459
ния на нас совне, а затем очень серьезный корректор наших собственных взаимоотношений, в особенности в академической среде. Сам И. П. не был, конечно, какой-то абстрактной безупречностью, у него были ошибки, он атаковывал действительных н мнимых противников с такой ослепленной страстностью, о которой приходилось сожалеть. Ho то-то и было важно в особенности, что при всем том, что он был среди нас и одним из нас, он был для современников носителем и символом некоторой моральной грани, за которую, мы знали, он не переступил бы ни в коем случае и не давал переступить другим, кто был так или иначе под его обаянием.
