Прогрессивные мыслители Латинской Америки - Бургете А.Р.
Скачать (прямая ссылка):
и* 307
свой груз аромата и благозвучия. Поднимаясь с близкого моря, они, будто бы желая обнять его, вздымали пену на его волнах. Райская свобода, необъятное взаимное доверие всюду поддерживали атмосферу воодушевления нескончаемого праздника. Но внутри, в глубине королевского дворца, отделенная каналами, спрятанная от взоров простых людей, как «затерявшаяся церковь» Уланда5 в глубине леса, в конце не ведомых никому тропинок тянулась таинственная зала, куда никому нельзя было входить, кроме самого короля, гостеприимство которого принимало на его пороге видимость аскетического эгоизма. Массивные стены окружали залу. Ни одно эхо внешнего шумного мира, ни одна нота, вырвавшаяся из общего созвучия природы, ни одно человеческое слово не могли проникнуть сквозь толщу каменных плит из порфира и нарушить глубокую тишину запретного для всех других пристанища. Благоговейная тишина хранила в нем целомудрие покоя. Свет, который пропускали блестящие витражи, был слабым и, пройдя неизменное расстояние, таял, как снежинки, попавшие из небесного безмолвия в теплое гнездо. Никогда и нигде не было столь глубокого покоя, как здесь,— ни в океанских гротах, ни в лесной глуши. Однажды, когда ночь была тихой и прозрачной, искусственная крыша, открывшись двумя створками, похожими на перламутровые раковины, дала возможность проникнуть через нее всему великолепию спокойных теней. В воздухе стоял, как неисчезающая волна, аромат водяной лилии, запах, ощущаемый в полудреме, созерцании собственного существа. Тяжелые кариатиды в умиротворенной позе охраняли мраморные двери. Изображения на фасаде говорили о глубоких размышлениях, об идеальном, о покое... и старый король утверждал, что, хотя и никому не позволено было сопровождать его сюда, его гостеприимство продолжало оставаться в этом таинственном убежище таким же, как и за его пределами, а его гостями, неосязаемыми, изысканными, были те, кого он представлял себе внутри стен этого убежища. Здесь мечтал, освобождался от действительности сказочный король; здесь взор его погружался внутрь, и мысли его в процессе размышления шлифовались, как камни, омываемые морской пеной; здесь на его благородном челе рас-
308
крывались белые крылья его души... И когда смерть пришла, чтобы напомнить ему, что он был в своем дворце не больше чем гость, это убежище, куда никто не мог проникнуть, кроме короля, осталось навсегда закрытым и безмолвным, навсегда погруженным в бесконечный сон; никто и никогда не осмелится осквернить это убежище, ибо никто не осмелился бы переступить непочтительной ногой его порог, где старый король пожелал остаться наедине со своими мыслями и мечтами.
Я переношу эту сказку на ваш внутренний мир. Щедро открытый всем направлениям внешнего мира, как дом доверчивого монарха, он вместе с тем должен иметь скрытую и таинственную келью, неизвестную непосвященным гостям н но принадлежащую никому, кроме спокойного разума. Только когда вы проникните в это не нарушаемое инком убежище, вы действительно сможете назвать себя свободными людьми. Но не будут свободными те, кто, неразумно отчуждая свой внутренний мир в пользу необузданной страсти или утилитарного интереса, забывает, что, согласно мудрому предписанию Монтеня, наша душа может быть объектом договора ссуды, а не цессип. Мысли, мечты, восхищение — вот имена благородных посетителей моей кельи. Мыслители древности классифицировали их в глубине своего благородного ума па досуге, который они считали самым возвышенным применением истинно рационального бытия, отождествляя ого со свободой мышления, эмансипированного от всякого низменного ума. Благородный досуг они противопоставляли в качестве выражения высшего смысла жизни экономической деятельности. Связывая свою концепцию достоинства и жизни человека с этой высокой и аристократической идеей благородного досуга, классический дух получает свою поправку и дополнение в нашей современной вере в достоинство полезного труда: и оба эти устремления души могут придать индивидуальной жизни тот ритм, поддержание которого вряд ли нужно оспаривать.
Школа стоиков, которая восприняла закат античности как преддверие расцвета христианства, оставила нам в наследство, правда еще среди всех жестокостей рабства, простое и волнующее изображение спасения внутрен-
309
ней свободы в прекрасной фигуре Клеанфа 6, того самого Клеанфа, который, будучи вынужденным примепять атлетическую силу своих рук, для того чтобы погружать бадью в воду и вращать жернова мельницы, размышлял в минуты жалкого досуга и записывал огрубелой рукой на дорожных камнях краткие изречения Зеиона.
Всякое разумное воспитание, всякое совершенствование нашей человеческой природы должно взять за исходную точку стимулирование в каждом из пас этой двусторонней деятельности, которую символизирует Клеапф. Более того, основным принципом нашего развития, нашим жизненным девизом должно стать сохранение цельности своего характера. Ни одна отдельная паша функция не должна преобладать над этой высшей щ>лыо. Hn одна сила, взятая отдельно, не может удовлетворять всем разумным целям индивидуального существования, так же как H не может привести в согласие жизнь коллектива. Поскольку искажение и ограниченность индивида представляют собой результат того, что он посвящает себя исключительно одному виду деятельности и только одной области культуры, то ложь всего неестественного делает недолговечной славу общества, которое пожертвовало свободным развитием своих мыслей и чувств или в угоду торговой деятельности, как это было в Фшшкп п, или в угоду войне, как в Спарте, или в угоду мистицизму в мрачную эпоху средневековья, или в угоду светской и салонной жизни, как это было во Франции XVII столетия. И предохраняя себя от всякого искажения своей моральной природы, стремясь к гармоническому развитию своего существа в самом благородном смысле, пе забывайте в то же время о том, что самым простым и частым из всех искажений человеческого духа является при современном характере человеческих обществ то, которое лишает душу внутренней жизни, где имеет свою собственную сферу все тонкое и благородное, которое, если оно не защищено от действительности, сжигается дыханием нечистой страсти или изгоняется утилитарным интересом: это как раз та жизнь, которую составляют бескорыстное раздумье, идеальное созерцание, досуг в античном понимании, неприступное убежище из моєї! сказки.
