Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
Рассуждения Вешнякова о роли мусульманского духовенства заставляют остановиться на проблеме соотношения светской и духовной власти в Османской империи.
Это соотношение на ранних этапах турецкой истории складывалось неодинаково. Если в XV—XVI вв. курс на утверждение единоличной власти султана означал и установление довольно жестких рамок деятельности улемов, то в дальнейшем быстрое падение военного могущества, растущие экономические трудности, подрывавшие авторитет центральной власти, вынуждали султанский двор чаще и шире использовать ислам как средство сохранения единства османского общества. Соответственно это предопределяло усиление влияния и роли мусульманского духовенства в жизни страны. Об этом писал, например, князь Н. В. Репнин, направленный в Стамбул в качестве чрезвычайного посла для ратификации Кючук-Кайнарджий-ского мирного договора. По поводу влияния улемов он замечал, что «и сам султан, когда они говорят, что закон так велит, противиться не смеет» [74, с. 504].
Характерно, что в XVII—XVIII вв. османские правители все реже вспоминают о системе султанского законодательства, созданной их предшественниками, и все чаще обращаются к положениям шариата, рассматривая его как основу государственного права. Султан Мустафа II даже издал декрет о том, чтобы кади присуждали лишь те наказания, которые предписаны Аллахом и Пророком, а все указы сообразовывали с шариатом; термин же «канун» запрещалось употреблять рядом со словом «шариат» [348, с. 63]. Судя по описи имущества одного из ведущих чиновников финансового ведомства второй половины XVIII в., в его обширной библиотеке не оказалось ни единой копии султанских канун-наме. Ни одно серьезное мероприятие не начиналось без фетвы шейх-уль-ислама. Духовенство прочно держало в своих руках контроль над всеми отраслями науки и культуры.
Вместе с тем изучение общественной жизни Османской империи не показывает, вопреки утверждениям Вешнякова, заметных сдвигов в соотношении между светской и духовной властью. Объяснение этому парадоксальному на первый взгляд явлению следует искать в самом духовенстве.
Характеризуя позицию улемов в средневековом мусульманском мире, современные исследователи подчеркивают, что они принадлежали к элите общества, но их доступ к политической власти ограничивался правовыми и религиозными вопросами. По мнению американской исследовательницы Марсо, духовенство занимало срединное положение между правителями и подданными, но не идентифицировалось ни с народными массами, ни с власть имущими. Подобный статус позволял ему не только выступать в качестве учителей, судей, проповедников или теологов, но и выполнять важную политическую роль советников, доверенных лиц, посредников, выразителей мнения различных групп населения ![406, с. 131; также см.: 499, с. 503—505]. Менее изучена экономическая активность духовных лиц (управителей вакфного имущества, опекунов и гарантов различных сделок).
Функциональный анализ роли османских улемов позволяет лучше понять позицию духовенства как особой группы в рамках господствующего класса. Однако он недостаточен, ибо дает статичную картину и не учитывает перемен, которые вызывались развитием общественных отношений. ]Чежду тем на протяжении XVII—XVIII вв. изменилось не только значение деятельности духовенства. Обнаружилась тенденция к быстрому росту его рядов, к расширению и усложнению внутренней иерархии. Для новой ситуации показательны данные Баркана о составе населения г. Ларисы (Енишехира) в Фессалии. Согласно реестру 1454 г., в городе насчитывалось 360 мусульманских семей: 217 занимались ремеслом или торговлей, 113 были учтены без указания профессии (по мнению ученого, их следует отнести к числу земледельцев), 30 были связаны с выполнением административных и религиозных обязанностей. В 1700 г. в Ларисе было зафиксировано уже 756 мусульманских семей. Количество ремесленников и торговцев среди них почти не увеличилось (257), зато резко возросла численность военно-административного аппарата и духовенства. В городе, где проживало не белее 5 тыс. человек, оказалось 10 мударрисов, 12 кади, 8 шейхов дервишеких обителей — завие, 71 имам, 57 муэдзинов [271, с. 171]. Разбухший слой улемов становился все более паразитическим.
Внутри духовенства заметно усилился процесс дифференциации, приведший к довольно четкому выделению двух основных групп. Одну из них составили представители низшего духовенства (квартальные имамы, деревенские муллы, муэдзины, служки в мечетях, учащиеся медресе), жившие примерно в таких же условиях, как и основная масса трудового населения, и выражавшие, как правило, взгляды и чаяния крестьянства и торгово-ремесленного люда в городах.
В другую группу ЕОШЛИ собственно улемы. От низшего духовенства они отличались не только уровнем образованности или занимаемыми должностями (мударрисы, кади, кадиаскеры, шейх-уль-исламы), но и значительными состояниями и тесными связями с правящей верхушкой империи [см.: 501]. Растущая изоляция от прежних источников пополнения своих рядов, заметное сближение со светскими феодалами оказали большое влияние на взгляды улемов и их деятельность. В их среде возросла роль богатства и личностных связей, т. е. тех факторов, которые во многом определили разложение военно-бюрократического аппарата империи. В итоге для улемов стали типичны пороки, которые распространились и в других группах правящего класса: интриги, шантаж, коррупция, непотизм. В анонимном рисале начала XVIII в. отмечалось: «Великие муфтии уже не те, что были раньше, а кадиаскеры из-за своей низости могут, не краснея, безнаказанно продавать места кади, не проверяя прав кандидатов. Среди мюлязимов можно видеть простых секретарей, воевод, субаши и прочих лиц всех сословий, которые
