Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
Определить перемены в политической жизни труднее, нежели в экономической и социальной сферах. Если в период складывания османской государственности ответ на изменявшуюся ситуацию выражался преимущественно в учреждении новых институтов (заимствованных у предшественников или создаваемых заново), то после обретения правящим режимом своих «классических» форм добавление каких-то новых элементов ко вполне отлаженному механизму государственного управления было трудным делом и воспринималось как ненужное новшество (би-даат), или ересь. Поэтому дальнейший процесс перестройки механизма управления шел преимущественно посредством внутренней трансформации «классических» институтов.
Процедура «вливания нового вина в старые мехи» заключалась не столько в перерождении сипахийской системы или яны
чарского корпуса, сколько в своеобразном «перераспределении ролей» в системе управления. Этот процесс привел к изменению сферы деятельности и функций государственных институтов, а также порядка комплектования административного аппарата. Трудно сказать, в какой мере эти перемены были результатом осознанной и целенаправленной деятельности османской правящей верхушки, но объективно ее усилия определялись нарушением прежде существовавшего баланса сил. С распадом ти-марной системы и падением роли сипахи в социально-политической жизни общества единственной опорой султанской власти оказалось постоянное войско, и прежде всего янычары.
На оценке роли мусульманского духовенства мы остановимся несколько ниже, но здесь отметим, что его авторитет не мог уравновесить силы янычарского корпуса. Показательна реакция улемов и аянов Дамаска на решение губернатора эялета Асад-паши возложить на них ответственность за порядок в городе и его окрестностях на время своего отъезда вместе с караваном паломников. Местный хронист так описывает их беседу с пашой: «Они ответили: „О, наш эфенди, мы [просто] народ, среди нас улемы, среди нас бедняки, среди нас мударрисы; наше занятие— чтение и изучение книг". И он им возразил: ,,Это ваше решение? Вы же аяны!". И они ответили: „Такова воля Аллаха, истинные аяны аш-Шама — капыкулу*"» [224, с. 213].
Выше уже отмечались попытки Порты укрепить свое влияние на местах путем увеличения численности янычар. Уже в XVII в. выяснилось, что подобные усилия чреваты самыми различными последствиями: государственная казна оказалась не в состоянии содержать многократно возросшее войско; от прежних источников пополнения, как явно недостаточных, пришлось отказаться; в поисках средств к существованию янычары обратились к различным мирным занятиям и потеряли всякий интерес к военной службе. Об этом подробно писал А. М. Обресков: «В прошедшем веке, во времена салтана Магомета четвертаго (Мехмеда IV), побор христианских детей отставлен и вместо оных янычарский корпус комплектоватся начал янычарскими, офицерскими, мещанскими, художниковыми и других разных званий людей по городам живущих детми, кои воспитаны в холе, покое, а многие из них и роскоше, отчего во оном корпусе родились разные страстолюбии, а от оных — непослушании к началству и своеволства, даже до того, что зделался опаснейшим согражданам своим, нежели неприятелям, чему разные и ужасные обрасцы известны» [49, д. 4, л. ЗЗоб.].
Самый же главный результат подобного курса заключался в том, что, увеличивая численность войска, состоящего на казенном содержании, правительство оказывалось во все возраставшей зависимости от него. Если в XVI в. султанская власть,
* В Дамаске местный гарнизон состоял из местных солдат (йерли) и присланных из Стамбула (капыкулу).
образно говоря, опиралась на надежный треножник, то к началу XVIII в. у нее осталась лишь одна опора, да и та была весьма шаткой. Попытки правителей страны то подкупом, то казнями сделать янычар более послушными успеха не имели.
Еще раз сошлемся на Буйдия, который отмечает, что жестокие репрессии, обрушенные правительством в 40-х годах на стамбульское войско, «дабы убежать бунтовства», вызвали сильную ответную реакцию янычар. Они «грозят огнем в пепел обратить Константинополь и вступить с оружием в сераль, чтоб искоренить всю Отоманскую фамилию, с твердым намерением переменить монархию в демократию, наподобие африканских республик, по примеру которых почти уже истреблена турецкая монархия не токмо в Египте, но и в Азии, и в Румелии, где нечювствительно в разных провинциях изобразуется в некоторых демократия, а в других аристокрация» [42, л. 4]. При всей преувеличенности картины, нарисованной Буйдием с помощью его хорошо осведомленных информантов из рядов православного духовенства, одно несомненно: успех попыток, предпринимавшихся для восстановления нарушенного равновесия сил, по существу, определял не только перспективу сохранения государственного контроля над страной, но и будущее правящей династии.
Сложившийся к началу XVI в. механизм центральной власти как на уровне принятия решений, так и на уровне их реализации, а точнее, контроля за исполнением характеризовался средоточием основных институтов (за исключением судебных и религиозных) в пределах султанского дворца, нерасчлененностью обязанностей правительственной и дворцовой службы. При подготовке решений основная роль отводилась по крайней мере внешне, Диван-и хумаюн, действовавшему под непосредственным контролем самого султана и сочетавшему функции государственного совета и высшего судебного органа. Обычные заседания дивана * проходили четыре раза в неделю; в них участвовали входившие в совет везиры (куббе везирлери) во главе с садразамом, дефтердары, нишанджи и кадиаскеры Румелии и Анатолии. Последние были обычно активны во время «пятничных диванов» (джума дивани), когда рассматривались судебные дела. Шейх-уль-ислам, не будучи членом государственного совета, приглашался лишь в необходимых случаях, чтобы высказать свое мнение по тем или иным вопросам. По окончании заседаний великий везир докладывал султану о результатах обсуждений; затем аудиенцию получали и другие члены совета, сообщавшие о своих делах. Решения, выносимые султаном, фиксировались в отдельных реестрах, мюхимме дефтерлери, и подлежали немедленному исполнению [484, с. 1—6].
