Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
Иной принцип исследования использовал арабский историк А. Абдель Нур *, сосредоточивший свое внимание на актах покупки-продажи жилых строений, отложившихся в протоколах шариатских судов Халеба XVII—XVIII вв. В них он обнаружил многочисленные свидетельства быстрого увеличения численности населения, давление которого па жилой фонд города стал особенно ощутим к 1752—1757 гг. «В XVIII в.,— отмечает автор,— раздел и парцеллизация строений в Алеппо по сравнению с XVII в. представляются гораздо более ощутимыми; примеры тому встречаются едва ли не на каждой странице протоколов. Нет никакой необходимости в каких-то цифрах, чтобы ощутить, сколь трудной стала проблема жилища к 1755 г., так как более тесными оказались помещения, более частым — их переход из рук в руки, более высокими — цены, короче — мы констатируем повышенный спрос на место для жилья, который не мог быть удовлетворен строительством новых зданий». В основе этого усиливавшегося демографического пресса лежал «массовый приток крестьянского населения, расселявшегося по всем окрестностям города и в старой его части» [249, с. 90, 93].
Довольно высокий уровень урбанизации в империи — еще одно свидетельство устойчивости и сохранности традиционного
* Его изыскания остались незавершенными: он погиб в Ш84 г. в Ливане Б ходе израильско-арабского конфликта.
облика османского общества, для которого город выступал не только как составной элемент производственной жизни, но и как центр притяжения беглых крестьян, искавших спасения от разорительного произвола местных властей, землевладельцев и ростовщиков. Труднее определить соотношение оседлого и кочевого населения. Налоговые описи XVI в. лишь в небольшой степени учитывали кочевников-скотоводов, особенно в тех пограничных с Ираном областях Восточной Анатолии, где почти непрерывно велись военные действия между султанскими войсками и армиями сефевидских шахов. Соответственно опубликованные Барканом подсчеты удельного веса номадов в Малой Азии дали явно заниженный результат—16,2% в 1580-х годах [268, с. 32; 202, с. 2].
Одним из важнейших последствий кризиса конца XVI — начала XVII в. было, как считают современные исследователи, возвращение части оседлых сельских жителей к кочевничеству [322, с. 135]. С процессом реномадизации связано и выявленное В.-Д. Хюттеротом [355] заметное сокращение числа деревень во внутренних районах Анатолии в период между концом XVI и началом XIX в. Поэтому можно считать, что в XVII в. удельный вес кочевников вырос, хотя историки не располагают пока какими-то определенными количественными показателями. Судя по сообщениям европейских путешественников и торговцев, посещавших Османскую империю в XVIII в., роль кочевников оставалась весьма значительной, и особенно потому, что они контролировали основные караванные маршруты. Происходивший на протяжении столетия рост земледельческого производства позволяет все же предполагать некоторое уменьшение их удельного веса во всем населении и соответствующее сокращение сферы их хозяйственной активности.
Чтобы лучше понять суть перемен в социальной организации, необходимо хотя бы в общих чертах описать ту структуру, которая сложилась в империи в XV—XVI вв. Создавая свою державу, османские правители считали необходимым заботиться и о социальных порядках в ней. По традиции, шедшей еще с доисламских времен, в султанских ферманах, придворных хрониках, многочисленных трактатах типа «зерцал», созданных в XV—XVI вв., государь (падишах) часто сравнивался с пастухом, а его подданные со стадом. Поскольку Бог доверил последних падишаху, он должен, как пастух, заботиться о них и вести их по истинному пути веры, а обязанностью подданных является беспрекословное повиновение своему пастырю [356]. Эта же идея подчеркивалась и тем термином, которым в Османской империи, как и в других мусульманских государствах, обозначились подданные — райя (буквально — «[словесное] стадо», «пасомые»).
Постоянное употребление эпитетов «справедливый» и «милосердный» в рассказах о деяниях того или иного представителя османской династии показывает, что основной обязан
ностью султана считалось творить правосудие. Оба понятия связывались в сознании людей того времени прежде всего с сохранением общественного порядка, при котором каждый подданный знал свое место и свои обязанности в рамках определенной социальной группы. Поддержание существующих социальных устоев считалось важнейшей задачей не только падишаха, но и всего государственного аппарата, поскольку, согласно существовавшей тогда терминологии, государство (в османских документах— Девлет-и Али, Дер-и Девлет, Дер-и Алийе, т. е. Высокое государство или Баб-и Али, т. е. Высокая Порта) ассоциировалось с понятием «верховная власть». Подобные воззрения, характерные для всех восточных докапиталистических обществ, сохранились в Османской империи, несмотря на заметное ослабление авторитета и реальных возможностей Порты, вплоть до реформ танзимата.
Устойчивость представлений о «справедливых правителях» отнюдь не предполагает неизменности самого государства и охраняемого им общественного порядка. Исследователи османского права отмечают заметную эволюцию концепций государственной власти в XVI—XVII вв. и прямо связывают это явление с развитием и видоизменением османской социально-политической системы. Хотя реальная ситуация весьма субъективно отражалась в сознании османских законодателей и правоведов, изучение правовых памятников позволяет получить определенное представление о процессах, происходивших в османском обществе.
