Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса - Мейер М.С.
IBSN 5-02-016938-2
Скачать (прямая ссылка):
«Великая денежная скудность», ощущавшаяся Портой на протяжении всего века, настойчиво заставляла османских правителей облагать налогами новые товары, входившие в употребление, например табак и кофе.
Впервые налог на кофе был введен еще при Сулеймане Ка-нуни в середине XVI в. Тогда он собирался лишь в Стамбуле, где с торговца-мусульманина брали по 8 акче с окка, а с немусульманина— 10 акче, и в Эдирне, где с каждого купца брали ло 6 акче. В 1698 г. этот сбор был распространен по всей стране, причем после его уплаты с торговцев взималась еще особая пошлина (бидаат кахве) в размере 5 пара с окка [278, с. 187—188].
Еще быстрее росли размеры табачных сборов. В конце XVI в. таможенная пошлина составляла от 4 до 10 акче за окка в зависимости от сорта табака; в 1679 г. она поднялась до 12—24 акче, а в 1697 г. вырос и базарный сбор (бадж): он составлял уже 20—60 акче. В результате повышения налогов на возделывание и продажу табака государство получило доход 7,8 млн. акче, а общий размер поступлений достиг почти 13 млн. [278, с. 183; 259, с. 61].
Другое направление в поисках новых источников доходов обозначилось в период правления великого везира Коджи Ра-гыб-паши. В феврале 1760 г. А. М. Обресков среди других «константинопольских ведомостей» отметил: «Его салтаново величество вследствие крайняго его попечения сокровище приумножить повелел харамейные или монастырские доходы, бывшие напредь сего под ведомством кизляр-агов, а со времени госу-дарствования его величества у государственных казначеев и которые ежегодно на откуп отдавались, отныне впредь быть мали-ханеями или отданными на аренду с публичнаго торгу по смерть арендаторов...» [50, д. 3, л. 63об.]. Это сообщение интересно в первую очередь не указанием на еще один пожизненный откуп, а упоминанием о том, что доходы с вакфного имущества османской династии с начала правления Мустафы III отошли под контроль «государственных казначеев».
Отмеченное начинание Коджи Рагыб-паши признавалось европейскими дипломатами важнейшим достижением великого везира за шесть лет его правления. С конца XVI в. и до 1758 г. поступления султанских вакфов, включавшие, с одной стороны, суммы, шедшие двум «священным» городам Мекке и Медине (в османских документах — харемейн), с другой — натуральные и денежные сборы в пользу имаретов, которые учреждали сами султаны и члены османской династии, находились под управлением кызлар агасы. Последний передавал их в качестве ильтизамов тем придворным и государственным сановникам, которые прямо или опосредованно сотрудничали с ним. Хотя еще при Мустафе II предлагалось распространить мали-кяне на все вакфы османской династии, сопротивление мульта-зимов не позволило изменить сложившуюся практику.
На первый взгляд акция Коджи Рагыб-паши имела под собой только политическую основу — стремление ограничить влияние главы черных евнухов. На самом деле «публичная» казна получала значительный источник доходов, образовавшийся из-за разрыва между традиционно установленными размерами по
жертвований и постоянно возраставшей суммой сборов с вакф-ного имущества, а также из-за обращения этих сборов в мали-кяне. Не случайно борьба вокруг султанских вакфов продолжалась до Махмуда II. После смерти Мустафы III кызлар агасы удалось вновь установить свой контроль над их доходами, но вскоре, в 1775 г., султан Абдул Хамид I вывел из ведомства черных евнухов свой вакф «Хамидие», для управления которым была создана особая финансовая служба. Хотя позднее, при Селиме III, и она попала под власть кызлар агасы, но сам опыт ее деятельности был использован Махмудом II при организации «Эфкяф-и хумайюн незарети».
Усилия Коджи Рагыб-паши и других османских государственных деятелей XVIII в. не были тщетными. Если в XVI в. доходы центрального правительства составляли примерно 5 млн. золотых дукатов, а к середине XVII в. они сократились примерно до 3 млн., то к середине XVIII в. они заметно выросли, достигнув 10—14 млн. золотых дукатов*. Буквально через два года после завершения русско-турецкой войны (1768—1774) поступления в «публичную» казну (44,3 млн. курушей, или 5,5 млн. ф. ст.) существенно превысили правительственные расходы (33,3 млн. и 4,2 млн. соответственно), что позволяло рассчитывать на положительное сальдо почти в 11 млн. курушей (1,3 млн. ф. ст.). Однако к этому времени задолженность «публичной» казны составляла уже 53,4 млн., в том числе 45,5 млн.— «кабинетной» казне султана. Не случайно, это и в это время отмечается «изнуренное состояние» государственных финансов, и дефтердар, по свидетельству русского посланника А. Стахие-ва, «платежи самых маловажных сумм принужден волочить» (58, д. 473, л. 30, 33—34об.].
Действия министров Порты позволяют говорить об их явной склонности к прагматизму. Такая тенденция в экономической политике Порты не означала сознательного отказа или игнорирования традиционных норм и представлений, но предполагала их достаточно широкую интерпретацию, что вело к учету и легализации сложившейся практики. В этом смысле можно говорить о том, что султанское правительство в своей деятельности пусть с запозданием, но реагировало на перемены в общественной жизни Османской империи. Однако проводимая политика могла дать более значительные результаты, если бы представители правящей верхушки осознавали смысл перемен в стране и вне ее. На деле же, скованные рамками старых воззрений, они реагировали лишь на сиюминутную ситуацию и не замечали, как одни их экономические акции сводили на нет результаты других.
