Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
И вот расставшись одиннадцатилетними мальчишками, мы встретились, когда нам было по 35 лет, занимая в отношении друг к другу такие крайние противоположности: он серьезный, убежденный революционер, а я — жандармский офицер, преследующий его. Антиподы! Непримиримые враги! Встреча сначала вышла неловкой, но потом воспоминания детства, то, что мы «аракчеевцы», которые по всей русской армии были известны, как лучшие товарищи, и некоторая «общность» в данном случае нас сблизили, и мы душевно расцеловались. Один раз я был у него, раз он заходил ко мне, но, чтобы не компрометировать друг друга, не ставить себя в неловкое положение и не давать повода к злословию, мы перестали видеться.
Я хорошо знал о его деятельности, Масальский много раз хотел до него добраться, но у меня не поднималась рука на него: я органически не мог пойти против Сабанеева и за 1 1/2 года моей службы в Костроме на допросе мы с ним ни разу не встречались, и он все-таки остался тогда ни разу не привлеченный. Хорошо ли я поступил, нет ли, но, кажется, Масальский понимал, что привлечение Сабанеева было бы насилием над чувством товарищества и поруганием чистых детских воспоминаний. Я же думал, что поступал по совести.
В Костроме мне жилось хорошо. Общество там было милое, любезное и хлебосольное. Принимали меня сердечно, начиная с губернатора Князева и вице-губернитора Е. Е. Извекова (вот был чудесный человек!) и кончая моими товарищами по Аракчеевскому кадетскому корпусу, которых в Костроме оказалось несколько. Вообще о Костроме у меня остались хорошие воспоминания. Было у меня там несколько романов, но об этом из скромности умолчу.
Самыми неприятными для меня людьми были Бекнев и Масальский, которые считали меня, если не революционером, то во всяком случае неблагонадежным и вот, по какому случаю: однажды там, по полученным сведениям, должна была состояться демонстрация. Бекнев и Масальский стали принимать меры, чтобы не допустить ее, я же, напротив, сказал Бекневу: «Ваше Превосходительство, пусть придут! Во-первых, это интересно, а во-вторых, от этого ведь никто не пострадает». Боже, что потом было! «Да, вы думаете, о чем говорите, вы жандармский офицер! Вы —
* В городе Нижнем Новгороде.
494 сами революционер!..», — кричал Бекнев и пошел разносить меня. Каяться уже нельзя было. Эта моя реплика, должно быть, мне стоила того, что в то время, когда мои товарищи не только по курсу, но и позднейшие, стали получать высшие назначения, я в должности адъютанта в Костроме сидел еще один год.
Впрочем, одна такая демонстрация мне чуть не стоила жизни. В апреле 1905 года, как я уже говорил, я получил назначение в Керчь на должность офицера по осмотру паспортов в порту; мне уже пора было уезжать к новому месту служения, но Масальский и Бекнев, придравшись к какому-то пустому случаю» поехали производить какое-то дознание в Ветлугу, чтобы на этом заработать прогоны: Бекневу, как генералу, полагалось прогоны на пять или шесть лошадей. Следовало бы поехать и мне, как адъютанту, а на прогонах мы зарабатывали порядочно. Деньги мне пригодились бы на переезд в Керчь, но мой генерал и прокурор решили, что прогонные деньги полезнее получить им, чем мне, и вот, пользуясь хорошей и приятной весенней погодой, укатили они на пароходе в Ветлугу, бросив управление на меня. Оно мне стало совсем не интересным, потому что я уже считался на службе в Керчи, а в Костроме до отъезда считался к управлению прикомандированным.
За их-то отсутствие и состоялась огромная демонстрация, о которой я ничего не знал. Отправив семью и вещи в Керчь, я скучал, томился, делами почти не занимался, бродил по пристаням и однажды вышел в городской сад. Это было в воскресенье, около одиннадцати часов утра, а в двенадцать часов дня я был приглашен на завтрак к одним добрым знакомым. Ничего не подозревая, сидел я на садовой скамье с конторщиком пароходного общества «Надежда», который, помню, тогда просил меня, по моем прибытии в Керчь, если можно, устроить его на службу в одно из пароходств в Керченском порту.
Гуляющих было много, и я ни на кого не обращал внимания, но вдруг на нашу скамью сел какой-то студент, который стал злобно на меня смотреть, держа руку за бортом тужурки. Я, признаться, мало тогда обратил и на него внимания, так как было уже половина двенадцатого, то я встал, попрощался с конторщиком и пошел к своим знакомым. Ровно же в двенадцать часов дня по всему саду раздался свист, и моментально собралась огромная толпа, которая сейчас же выкинула красный флаг и с пением «Марсельезы» пошла по улицам. Стоявший у ворот сада, ни в чем неповинный городовой, тут же был убит. За что, спрашивается? За то, что был городовым? Той же участи, как я узнал потом, должен был подвергнуться и я со стороны вышеназванного студента.
В это время Японская война была в разгаре. Я долго думал, идти или нет на эту войну, как ходил добровольно на Китайскую войну, но так как Японская война была непопулярна, затеяна она была из-за каких-то лесных концессий на Ялу Марией Федоровной и ее приспешниками, ничего доброго от этой войны не ожидали, ни у кого воодушевления не было, и я решил, что на войну идти не стоит, тем более, что в Маньчжурии и Японии я уже был, места, значит, были для меня не новые, да и такой кавалерийской части, куда бы я мог попасть, не было, так как кавалерии в Японской войне было вообще мало при большом количестве офицеров, а в пехоту я идти не хотел, потому что опыт Китайской войны, где мне, казачьему офицеру, дали командовать ротой Охранной стражи Китайско-
