Жандармы России - Измозик В.С.
ISBN 5-224-03963-0
Скачать (прямая ссылка):
В 1733 году Феофан Прокопович подослал в вологодский Спасока-менный монастырь, куда отправили как простого монаха его давнего недруга архиепископа Георгия Дашкова, обер-секретаря Синода Дудина. В инструкции Феофана говорилось: «Как бы ненароком заверни в Каменный монастырь и разведай всячески о Дашкове: живет ли он как монах или поднимает паки роги по-прежнему злому обычаю гордости своей». Дугин задание Феофана выполнил: он виделся с Георгием и даже спровоцировал (как он писал в отчете — «для испытания») бывшего архиепископа дать ему благословение, совершать которое лишенному пастырства монаху в схизме запрещалось. Это позволило Феофану ужесточить преследования Дашкова, которого сослали под строгий присмотр в нерчинский Успенский монастырь, где он и умер.
Когда в 1743 году изветчики по делу Ивана Лопухина поручик Бергер и майор Фалькенберг поспешили с доносом к императрице, то Елизавета Петровна, выслушав извет, указала им «повыведывать еще от Лопухина о той близкое перемене» (перевороте в пользу Ивана Антоновича), на которую он уже дважды намекал Бергеру. Последний встретился с Лопухиным и, играя роль сочувствующего возможному заговору, начал «повыведывать еще» и, в частности, узнал, что покровителем всего заговора является австрийский посланник маркиз де-Ботга. Этот факт, возможно, без провокации, и не стал бы известен Тайной канцелярии, но он сразу же изменил весь ход начавшегося вскоре следствия в худшую для его участников сторону — в деле запахло государственной изменой. Если исходить из'буквы закона, Бергер и Фалькенберг вели очень опасную игру — они, провоцируя Лопухина на «непристойные слова», сами эти слова произносили, что видно из материалов следствия, и, тем самым, становились преступниками. Окажись Лопухин стоек на допросах, то провокация могла повернуться против самих провокаторов.
Захват с поличным
Очень важным моментом ареста являлся захват государственного преступника с поличным. При аресте старообрядцев и других религиозных противников официальной церкви власти стремились, прежде всего, захватить старинные рукописные книги и «тетрадки». Они служили самой надежной уликой для обвинения в расколе. Точно также, при аресте колдунов забирали все подозрительные предметы: сушеные травы, кости, «малорослые коренья», «тетрадки гадательные», «неведомые письма» и т. д.
Особо важным поличным в то время считались письма, записки, деловые бумаги. Смертельно опасно было хранить различные «причинные письма»: запрещенные бумаги и листовки, «прелестные письма» с призывом к сопротивлению, бунту. Подданные многократно предупреждались «от прелестных писем иметь осторожность». При изъятии их сразу же
185 начинались допросы. «Где они [их] взяли и для чего у себя держали?». Можно сказать, что в XVIII веке было небезопасно вообще что-либо писать и, тем более, переписываться, — за письмами шла настоящая охота. Переписке, как улике, придавалось в то время уже очень большое значение. Написанные на бумаге «непристойные слова», в которых усматривали оскорбление чести государя, безусловно приравнивались к их публичному произнесению. Тяжким преступлением считалось, как отмечено выше, сочинение и распространение воззваний, подметных писем с призывами к непослушанию или бунту. Кроме того, переписка всегда вызывала подозрение власти, так как могла использоваться в шпионских целях, для связи с противниками России.
Порой паника начиналась по каждому пустяковому случаю. Осенью 1718 года Петру I донесли, что в Ржеву Володимерскую из 'Петербурга послано некое зашифрованное письмо, а в том письме имеется «важность», т. е. состав государственного преступления. Адресат письма был сразу же задержан, а пославшего письмо допрашивали в Тайной канцелярии о смысле зашифрованного текста. Вскоре паника улеглась. Выяснилось, что это — деловая переписка о торговых делах и «важности» в ней не было. Тем не менее, в расследовании этого дела принимал участие сам царь. С изъятия писем бывшей царицы Евдокии Федоровной, посланным в Спасо-Ефимьевский монастырь Г. Г. Скорняковым-Писаревым, началось знаменитое Суздальское дело 1718 года. Посланник царя захватил два письма «касающихся к подозрению», копии с которых немедленно выслал Петру I. В 1718 году били кнутом и сослали на каторгу Федора Рязанова «за непристойные в письмах... слова».
Обычно при аресте письма не разбирали. Это делали чиновники Тайной канцелярии, сортируя «важные», «причинные» от тех, в которых «важности к Тайной канцелярии не явилось». По окончанию составлялся протокол: «Августа в 26 день в Канцелярию... взят под караул водошного дела мастер Иван Посошков, а сын ево малолетний Николай в доме ево, Ивановом, под караулом же, и письма ис того дому взяты в помянутую Канцелярию и розбираны, при взятьи писем были канцелярист Семен Шур-лов, лейб-гвардии Преображенского полку караульной первой роты капрал Яков Яновской, солдат четыре человека... Андрей Ушаков. Секретарь Иван Топилльской». Так началось дело знаменитого публициста и мыслителя Ивана Посошкова.
Первое, что сделал кабинет-секретарь Екатерины I А. В. Макаров, посланный 8 мая 1727 года арестовывать княгиню А. П. Волконскую, так это тотчас же арестовал всю ее переписку. Позже, в 1728 году после доноса на нее слуг в имение Дедово, где она жила, нагрянул посланный верховниками Преображенский сержант Леонид Воронов, который постарался сразу же захватить переписку Волконской. На детальном изучении писем Волконской и ее друзей строилось в мае 1728 года все расследование дела в Верховном тайном совете. Особым криминалом верховники признали принесенное доносчиками письмо брата Волконской А. П. Бестужева-Рюмина к Абраму Ганнибалу, «писанное цифирью», т. е. зашифрованное. В Сибирь немедленно направили указ, чтобы губернатор тотчас послал к жившему в это время в Селенгинске А. П. Ганнибалу нарочного офицера. Ему надлежало явиться на квартиру Ганнибала ночью и «незапно» обыскать его комнату, забрать все бумаги приятеля Волконской и выслать их в Москву. Заметим также, что каралась всякая попытка
