Уголовная Россия - Чалидзе В.
Скачать (прямая ссылка):
Я из рук, из ног коровать смощу,
Из буйной головы яндову скую,
Из глаз его я чары солью,
Из крови его пьяно пиво сварю,
А из сала его свечей налью. У меня создалось впечатление, что остатки старинных суеверий весьма живучи среди нынешнего русского населения, особенно в местностях, отдаленных от промышленных центров. Нет, однако, никаких сведений о том, в какой мере эти суеверия способны и в наше время обуславливать совершение убийства для использования
*По сообщению Левенстима77, в Западной Пруссии в прошлом веке был случай, когда грабитель убил девушку, вырезал кусок ее мяса, чтобы вытопить сало для овечки, а часть мяса съел, "чтобы успокоить свою совесть, которая не давала ему покоя". Из известных мне российских случаев убийств, даже с суеверной целью использования частей трупа, я ни разу не встречал случая поедания человеческого мяса с целью успокоения совести.
176
частей трупа в колдовских целях. Маловероятно, чтобы в советской печати появились сообщения об этом, даже если бы такие случаи происходили.
В преступном мире распространен еще прагматический обычай, связанный с людоедством; когда уголовники планируют побег из лагеря, они часто приглашают в свою компанию какого-либо постороннего воровскому миру заключенного с целью употребить его в пищу, если в пути они сильно проголодаются.
В тюремной обстановке случается и так, что заключенный поедает отрезанные куски собственного тела или кровь вскрывшего себе вены товарища по камере — к сообщениям о таких эпизодах следует, естественно, проявлять осторожность, ибо известно, что раз происшедший в тюрьме или лагере яркий случай становится сюжетом лагерных легенд, и каждый рассказчик сообщает его по-своему, так что создается впечатление, что подобных случаев было много; однако есть мемуары весьма аккуратных авторов, например, А. Марченко109 и Э. Кузнецова106, которые подтверждают, что случаи поедания человеческого мяса и крови бывают в тюрьме. — Я уже писал100 о советском методе воспитания заключенных голодом, и из того, что известно о людоедстве в тюрьмах, можно заключить, что оно — следствие жестокого голода, а не просто связано со стремлением разнообразить казенное меню.
177
Жертвоприношения
На территории России, судя по многим данным, человеческие жертвоприношения и сходные с ними посягательства на жизнь совершались от времени до времени еще во второй половине прошлого века. Как можно понять, уже тогда они были явлением исключительным и не составляли регулярно совершаемого обряда. Лишь серьезная социальная трагедия, такая, как жестокая эпидемия или многолетняя засуха, воскрешала в памяти народной этот древний способ отвращения кары небесной.
В 1855 году в Новогрудском уезде во время жестокой холерной эпидемии крестьяне по совету фельдшера Ко-закевича заманили старуху Луцию Манькову на кладбище, втолкнули ее живой в приуготовленную могилу и засыпали ее землей. Фельдшер, который присоветовал крестьянам принести такую жертву, был осужден Минской уголовной палатой к наказанию плетьми и ссылке в каторжные работы на 12 лет250. Есть сведения о попытках подобных жертвоприношений в том же уезде во время эпидемии в 1831 г. и в 1871 г.
Исследователь русского обычного права Якушкин упоминает случай, когда в Туруханском крае один крестьянин для спасения себя и своего семейства от повальной болезни, свирепствовавшей в 1861 г., принес в жертву свою родственницу — девочку, закопав ее живою в землю.73
Посягательства, подобные жертвоприношениям, происходили и во время совершения так называемого обряда опахивания. Этот обряд проводился крестьянками с тем, чтобы прекратить повальную болезнь скота, и сопровождался часто жертвоприношением животного. При этом, если процессия крестьянок во время этого обряда встречала мужчину, то его считали "смертью", против которой совершается обряд, и поэтому его били без
178
жалости чем попало: "Всякий, завидя шествие, старается или бежать, или спрятаться из опасения быть убитым"73.
Судя по публикациям конца прошлого века, русское общество было наслышано о происходящих в разных областях России человеческих жертвоприношениях, учиняемых с целью предотвратить продолжение какой-либо социальной трагедии. И можно полагать, что возбуждение судебного дела по обвинению в таком посягательстве в среднем не должно было удивлять публику так, как мы удивились бы теперь, узнав о современном судебном преследовании за человеческое жертвоприношение. Это обстоятельство разумно учитывать при изучении общественной реакции на два нашумевших дела по обвинению в совершении человеческого жертвоприношения: я имею в виду дело мултанских вотяков и дело Бейлиса343. Хотя теперь можно считать несомненным, что в производстве по делу Бейлиса заметную роль сыграли антисемитские настроения многих чиновников тогдашней администрации, однако нет оснований считать, что тогда, еще до судебного рассмотрения, для публики это дело было столь же ясно, как нам теперь. И сравнительная многочисленность сообщений о человеческих жертвоприношениях в разных областях России, и полное незнакомство русской публики с догматами еврейской религии и с еврейской культурой — все это могло создавать у большой части публики впечатление о правдоподобности обвинения Бейлиса. Тем более можно восхищаться усилиями либеральной русской интеллигенции, столь много сделавшей для того, чтобы правосудие восторжествовало в этом процессе.*
